(Краткие идеи и тезисы из книги А.Турена)
….речь идет о возвращении человека действующего на всех уровнях общественной жизни. Но главное заключается в необходимости заново определить субъекта, ориентируясь при этом не столько на его способность господствовать над миром и трансформировать его, сколько учитывая дистанцию, которую он занимает по отношению к самой этой способности и к приводящим ее в действие аппаратам и дискурсам. Субъект в таком случае предстает по ту сторону своих действий и в оппозиции к ним, как молчание, как чуждость в отношении мира, называемого социальным, и одновременно как желание встречи с другим, признанным в качестве субъекта. Мы обретаем его в протесте против тоталитаризма и пыток, против казенного языка и псевдорациональности силовой политики, в отказе от принадлежности к этому. Из революционера он стал анархистом.
Однако это перевертывание понятия субъекта не лишено опасности и не является безграничным. Главная опасность заключается в том, чтобы запереть действующее лицо в несоциальном вследствие его отказа от социального. Несоциальное может быть индивидом, а также группой или общностью, как это часто наблюдают в некоторых странах Третьего Мира, где отказ от господства, опирающегося на иностранные силы, привел к различным формам общинного единения. Дистанция, которую занимает субъект в отношении общественной организации, не должна его замкнуть в себе самом, она должна подготовить его возвращение к действию, привести его к тому, чтобы он включился в общественное движение или в культурную инновацию.
Новое представление об общественной жизни не может родиться сразу. Оно разовьется только вместе с формированием новых действующих лиц общества и организацией конфликтов, связанных с управлением уже во многом измененной историчностью. Но начиная с сегодняшнего дня необходимо указывать на эту новую прерывность в истории общественной мысли и, возможно, отмечать природу происходящих изменений. Те, кто продолжают видеть один кризис, замечать только разложение прежних дискурсов, рискуют опоздать с выходом из кризиса. Те, кто стремятся сохранить социологию как позитивный или негативный образ общества-системы, способной удержать вопреки всему основные принципы своей ориентации, осуждены на все большее усиление с каждым днем идеологического характера их дискурса. Наконец, те, кто думают, что поиск лучше развивается, когда он не стеснен слишком общими идеями, скоро заметят, что их малочестолюбивая позиция может вести только к ослаблению поиска и подчинению его реальным или предполагаемым интересам сильных.
Действующее лицо…
Действующее лицо в обществе не является ни отражением функционирования (или «противоречий») общества, ни суммой индивидуальных интересов и желаний. По мере того как под влиянием науки и особенно технологии растет наша способность воздействовать на самих себя, все большее число из нас и все большая часть в каждом из нас оказываются вовлеченными в общественную жизнь. Общественное мнение может остаться безразличным, когда национализируют предприятия или даже увеличивают права профсоюзов. Но когда меняют статус телевидения, обсуждают права женщин (например, преимущества и отрицательные стороны контрацепции), когда затрагивают проблемы эвтаназии или перспективы генетических манипуляций, каждый чувствует себя лично и коллективно затронутым. Вернулось время эмоций, как в психологическом, так и в старом историческом значении этого слова. Это объясняется тем, что подобные социальные и культурные проблемы, которые апеллируют к коллективному выбору, еще не нашли политического выражения. Как в конце прошлого века, когда рабочее движение оставалось на краю политической жизни, загроможденной дебатами другой эпохи, так сегодня политики не перестают дебатировать о рабочем вопросе, тогда как настоящие новые вопросы существуют как бы вне сферы политики.
Действующее лицо общества в прежние времена протестовало против традиций, соглашений, форм репрессии и привилегий, которые мешали его признанию. Сегодня оно протестует с такой же силой, но против аппаратов, дискурсов, заклинаний о внешней опасности, которые мешают ему разъяснить свои проекты, определить свои собственные цели и непосредственно включиться в те конфликты, дебаты и переговоры, которых он желает. Возвращение действующего лица не является возвращением ангела, а скорее старого крота, и работа социологии состоит в том, чтобы прорвать стену мертвых или извращенных идеологий, а также иллюзии чистого индивидуализма или ослепление декаданса, чтобы помочь увидеть действующее лицо и услышать его слова. Социологический анализ оказывается, таким образом, далеко от официальных дискурсов общества, размышляющего о себе самом. Он гораздо ближе к эмоциям, мечтам, обидам всех тех, кто является действующим лицом, но не признан в качестве такового, потому что формы политической организации и идеологии сильно запаздывают по отношению к практике и действительно современным идеям и чувствам.
Возвращение субъекта
…Итак, разложение идеи общества привело к рождению, с одной стороны, идеи постоянного изменения, то есть чисто политической концепции общественной жизни, с другой, идеи субъекта, творческая способность которого заменяет прежние принципы единства общественной жизни. Существенно здесь то, что субъект больше не может определяться в исторических терминах. Общество было в истории; теперь история находится в обществах, способных выбрать свою организацию, ценности и процесс изменения, не узаконивая подобные выборы с помощью естественных или исторических законов.
Критика, адресованная, в особенности со стороны Мишеля Фуко, гуманизму, имеет ту заслугу, что она способствовала исключению всех пострелигиозных обращений к сущностям, к естественным законам, к постоянным ценностям. Но она не направлена против идеи субъекта, ибо последний противостоит любой сущности и не имеет никакого постоянного субстанциального содержания.
Эта общая трансформация социологического анализа может быть конкретно выражена приданием нового смысла двум традиционным понятиям.
Первое из них историчность. До сих пор это слово просто указывало на историческую природу общественных феноменов и его практический эффект состоял в призыве к историческому типу анализа общественных фактов. Мне, напротив, казалось необходимым употреблять его, как я это уже сделал в данной книге, для обозначения совокупности культурных, когнитивных, экономических, этических моделей, с помощью которых коллектив строит отношения со своим окружением, производит то, что Серж Московичи назвал «состоянием природы», то есть культуру. Важность, придаваемая этому понятию, означает, что единство нашего общества не может быть найдено ни во внутренних правилах его функционирования, ни в его сущности, ни в его месте в длительном процессе эволюции, а только в его способности производить самого себя. Вторым является понятие института, которое сегодня должно означать не то, что было институционализировано, а того, кто институционализирует, то есть те механизмы, посредством которых культурные ориентации трансформируются в общественную практику. В этом смысле все институты являются политическими.
Именно в борьбе против натуралистической концепции общества, которая еще сохраняет силу, особенно полезно настаивать на идее субъекта. Но не нужно брать способность к самопроизводству действующих лиц общества отдельно от той дистанции, которую они должны занять по отношению к их собственным творениям, чтобы завоевать себе или сохранить указанную способность производства. И наоборот, необходимо настаивать на идее самопроизводства в тот момент, когда кризис индустриальных ценностей ведет к распространению представления о новом типе общества, которое было бы озабочено не столько собственной трансформацией, сколько своим равновесием и отношениями с окружающей средой. В действительности можно отстаивать идею, что после периода интенсивной и творческой критики индустриальной культуры мы стоим сегодня на пороге новых форм технической деятельности, составляющих постиндустриальное общество, каковое является также сверхиндустриальным. Так что мы снова пришли к тому, чтобы рассматривать в качестве управляющих сил нашей общественной жизни ее творческую способность и положение наших национальных государств в мире.
Центральная роль общественного конфликта
Историчность не представляет собой совокупности ценностей, прочно утвердившихся в центре общества. Она является совокупностью инструментов, культурных ориентации, можно бы сказать инвестиций, с помощью которых формируются различные виды общественной практики. А инвестиции никогда не контролируются всем населением. Альберт Хиршман (Albert Hirschman. The Strategy of Economic Development, Yale University Press, 1958) справедливо критиковал возвращающуюся популистскую иллюзию, по которой традиция может быть лучше сохранена путем модернизации, а модернизация реализована без пролетаризации западного типа или потерянного поколения на советский манер. Историчность, рассматриваемая как совокупность ресурсов, извлеченных из потребления, контролируется особой группой, которая отождествляется с ней и которая отождествляет ее, в свою очередь, со своими собственными интересами. Остальное население и особенно те, над которыми непосредственно довлеет процесс инвестиций вследствие налагаемого им на сферу потребления лишений, стремится защититься от правящей группы и обрести контроль над историчностью. Таким образом, тот акцент, который был сделан на понятиях субъекта и историчности, вовсе не ведет к идеалистической или моралистической социологии, а необходимо связан с признанием не только центральной роли конфликтов, но и особенно существования некоего центрального конфликта в современных обществах.
Конфликтующие группы могут быть названы социальными классами, хотя это понятие может создать больше путаницы, чем ясности. Маркс ссылался на фундаментальное противоречие между природой и обществом, между общественными производительными силами и производственными отношениями. Мне, напротив, кажется, что нужно определять классы как группы, противостоящие друг другу в центральном конфликте за овладение историчностью, на которую они ориентированы и которая представляет ставку их конфликта. Например, в индустриальном обществе не противостоят друг другу капиталисты и пролетарии (то есть трудящиеся, лишенные всякой формы собственности), а индустриалы и трудящиеся. Обе группы имеют одни и те же культурные ориентации: верят в прогресс, в грядущее благосостояние, в необходимость подавления сексуальной жизни. Но в то же время они борются друг с другом за общественный контроль над этой индустриальной культурой, за то, чтобы придать различные социальные формы одним и тем же культурным ориентациям. Центральным социальным механизмом является конфликт, посредством которого поле историчности, совокупность культурных моделей трансформируется в систему социальных отношений, каковые всегда представляют собой отношения неравенства, отношения власти.
Нужно одновременно отказаться и от парсоновской идеи общества, организованного вокруг совокупности ценностей, превращенных в социальные нормы и воплощенных в организациях, статусах и ролях, и от противоположной идеи общественной жизни, разделенной на два совершенно противоположных мира, соответствующих двум социальным классам. В этом втором случае все, что кажется общим для всего общества, представляется лишь иллюзией, служащей интересам господствующего класса.
Поскольку субъект определен через его творческую способность и произошел отказ от эволюционистского видения общества, можно объединить между собой идею центрального социального конфликта и идею ориентированного на ценности действия. Культурные ориентации — это не принципы, но когнитивные, экономические и этические инвестиции, которые трансформируются в общественную практику посредством классовых конфликтов. Индустриальное общество создано промышленностью, наукой и секуляризацией, но только при обязательном наличии классового конфликта, противопоставившего промышленников, будь они частными или общественными собственниками, национальными или иностранными, — трудящимся, в особенности квалифицированным трудящимся, которые повсюду создали и воодушевили синдикаты и социалистические движения. Противоположность между определением классов через их положение и их определением как действующих лиц, ориентированных на ценности и включенных в общественный конфликт, с моей точки зрения, так важна, что кажется более предпочтительным говорить об общественных движениях, чем об общественных классах. Хотя, по-видимому, невозможно прекратить употреблять слово «классы» для обозначения социальных категорий, с которыми связаны организованные общественные движения.
Итак, можно назвать три главных элемента общественной жизни:
- субъект, взятый в дистанции от организованной практики и в качестве сознания;
- историчность, то есть совокупность культурных моделей (когнитивных, экономических, этических) и ставка центрального общественного конфликта;
- общественные движения, которые борются за придание социальной формы названным культурным ориентациям. Эти элементы могут комбинироваться различными способами. Возможно эпическое видение общественной жизни, делающее акцент на историчности, оно преобладает в ситуации волюнтаристской модернизации, особенно после Советской революции. Драматическое видение придает значение конфликту общественных движений, оно типично для западного мира, где промышленники и синдикаты одновременно имеют доступ к политическому влиянию и к медиа. Но сегодня мы устали от исторических пророчеств, которые заканчиваются только авторитарными режимами и доктринерскими интерпретациями. Отсюда особое значение, придаваемое понятию субъекта, предполагающему дистанцию, занятую индивидами и коллективами в отношении институтов, практик и идеологий. Это третье видение общества может быть названо романтическим.
Не существует точки полного равновесия между эпопеей, драмой и романтизмом. Впрочем, одна из ролей интеллектуалов состоит в том, чтобы напомнить той социальной среде, в которой они живут, что всякое общество стремится забыть или маргинализировать одну, даже две из этих «сфер» общественной жизни. Таким образом, с какого-то времени мы забыли ее эпическую составляющую и, может быть, входим в период, где будет менее видна роль общественных движений, и это после эпохи, когда контр-культурные движения отбрасывали роль историчности. Это не значит, что мы переходим от общественных проблем к частным делам, от историцизма к нарциссизму, а означает, вероятно, то, что мы находимся на пороге нового уровня историчности, входим после долгого периода политических верований и короткого периода чисто критической мысли в новую фазу сознания — романтического утверждения свободы субъекта. Это необходимая фаза для воссоздания дистанции между устоявшимися формами практики и коллективным действием, необходимое условие для новых открытий, новых свершений и формирования новых общественных движений.
Заключение
Предшествующие анализы приводят к мысли, что главная задача социологии — открыть — позади обычаев, правил и ритуалов — культурные ориентации и находящиеся в конфликте общественные движения, лежащие прямо или косвенно в основе большей части разновидностей социальной практики. Вместо того чтобы описывать механизмы некоей социальной системы, ее интеграции и дезинтеграции, ее стабильности и изменчивости, социологи должны вернуться от изучения социальных ответов к анализу механизмов самопроизводства общественной жизни. И так как этими механизмами не являются материальные факторы или основы общественной организации, а неравные отношения между действующими лицами, имеющими одни и те же культурные ориентации, то наша роль заключается не в объяснении поведений с помощью обстоятельств, а напротив, в объяснении обстоятельств с помощью действий.
(Ален Турен. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. — М.: Научный мир, 1998. )
_______________
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ В КОНТЕКСТЕ КОНФЛИКТОЛОГИИ