Антропологическая функция проектности культуры
Одним из постулатов развиваемой мною экологии культуры было утверждение о том, что ценности являются своего рода клеточной материей внутреннего человека, органами его личности[1]. Привлекая теперь к этому представлению сформулированную П.А.Флоренским идею органопроекции, можно добавить, что возможна и на самом деле имеет место органопроекция не только в вещную, пространственно-предметную среду, но и в среду знаковую, составляющую своего рода “естественное тело” культуры.
Культура как среда — это самое большое пространство, на котором развертывается душевность и телесность человека.
В этом состоит собственная внутренняя проектность культуры (и антропологическая функция этой проектности).
Антропологический синтез и происходит как ценностно-органопроектный синтез личностных самообразов и образцов человечности. Тексты культуры, в свою очередь, лишь фиксируют следы этих синтезирующих процессов.
Однако во внутреннем человеке есть, как иногда говаривал П.А.Флоренский, “душевные недра”, иначе именуемые “сердцем”. Это тот центр, где каким-то образом сходятся все ценностные ориентации, где гнездятся все символы и энергии. В нашей теории воображения этот центр помещается в многообразие аксиоматических событий/состояний, связывается с плазматической функцией воображения и именуется как “акме”. Более того, плазматичность неотделима здесь от событийности-случаемости (виртуальности), что выражается в наблюдаемости особого рода событий-вспышек, функции которых описываются далее в отношении к сознаваемым и волимым реальностям — как процепция, а в отношении к культуре — как инкультурация.
Идентификация инцентрированного состояния “акме” ведет к процептивной фиксации какого-то жизненного мира и установлению (в событии инкультурации) вполне определенных воззрений и правил для “ремесла жизни”, для мысли и деятельности на вновь обретенной почве этого жизненного мира. Взгляды и правила, или, говоря кантовским языком, аксиомы и максимы — рефлектированная часть описываемого нами культурного состояния, именуемая как “акмеизм” или “классика”.
Человек вновь и вновь ищет или строит этот дом на родной земле, куда можно было бы стремиться бездомному изгнаннику.
По моему теперешнему разумению, состояние акме — это культурно-антропологический, а точнее сказать, культурно-психологический объект. Это видно хотя бы из того, что оно есть центр равновесия таких метаисторических функций культуры, как творчество, хранение и спасение, и таких психофеноменологических отношений, как страсть, нежность и ревность.
В связи с наличием предиката “органичности” в термине “органопроекция” напомню, что мною различаются витальность – в горизонте процепции/инкультурации, органичность — в горизонте проектности культуры, где, собственно, и имеет место органопроекция сознания/воли в знако-текстуальную среду, и экологичность — в культурно-экологическом горизонте культуры.
Поэтому есть некоторые основания утверждать, что сама культура — это органопроект, или органическая утопия[2]
Органическая утопия, или, лучше сказать, акмеистика, вместе со свойственным ей репертуаром аксиоматических состояний (образов) и последований (сюжетов), суть ни что иное как образно-символическое (но не всегда знаковое) выражение живого и цельного единства внутреннего человека, единства его перводеятельности, то есть любви как страсти, нежности и ревности к бытию.
И это бытие суть рожденность и родительность, благородство в любви и любовь к благородству. Любви-жизни, не отчуждающей себя от смерти, ибо смерть попрана любовью Воскресшего, что явила себя сильнее смерти. Этот круговорот не стал бы цельным, ненарушимым, если бы не была “сильна как смерть любовь”, если бы не была она всевоскресающей.
Благородство и благосмертие Воскресения, Царствия Божия[3].
Дух животворит, душа живет, тело выживает, а лицо как искомая целостность и полнота самобытия устремляется к преодолению смерти и взыскует жизни вечной.
Можно также сказать, что органическая утопия — это раскрытие опыта самоценного существования[4].
Доподлинной органической утопией и акмеистикой был платонизм. Чего ему, пожалуй, не хватало, так это столь же органической антропологии.
Ограниченность мужской мистики, а также поэтики мужества и жертвенного героизма вполне обнаруживает себя со стороны параевгеники. Ни на Агоре, ни в Ареопаге не было еще места женской мистике софийного типа. (Тот же изъян у философии общего дела Н.Ф.Федорова, где мужские роли воина и политика заменены на столь же мужские роли ученого и инженера.)
Всечеловечность Благой Вести ни в чем так не выразилась столь ярко, как в обратной эротической органопроекции семьи во внутреннего человека: перводеятельностью человека становится любовь — наиболее органическое проявление/претворение, человеку свойственное. Отсюда неустранимое своеобразие христианского платонизма, включая русскую софиологию, антроподицею и антропоургию.
________
[1] Затем это метафорическое утверждение было распространено с ценностей, полагаемых в аксиологии своего рода предметами, на введенный мною в рассмотрение класс аксиоматических состояний сознаний/воли. Тем самым, это исходное утверждение экологии культуры оказалось связанным с иконологической парадигмой “состояние/среда”.
[2] В 20-е, а затем в 60-е годы было потрачено немало чернил для радикальной критики утопии как жанра литературного или пластического жанра и утопизма как жизнеотношения. Питалась эта критика мотивами политического свойства. Основной ее мотив — антитоталитаризм. Однако, строго говоря, критика эта не достигла, да и не могла достигнуть своих целей. Ее “позитивный” политологический результат — концепция “открытого общества” — очевидным образом есть идеологическая конструкция, конкретные политические импликации которой — на примере отношения Запада к России — становятся все более очевидными в своей деструктивности и агрессивности. Что касается таких адресаций этой критики, как философия Платона или Гегеля, то тут критика эта очевидным образом показала всю свою беспомощность и пошлость: ламентации Попера на эти темы — не более чем чичевичная похлебка позитивизма, слегка приправленная бесплодным гуманизмом.
[3] Расширения: Репертуар состояний/сюжетов — это предмет психоматики, а репертуар правил и приемов — это психотехника. Сюда же относится схематизм экзистенциальной рефлексии/коммуникации и процепции.
[4] Что означает тогда, что предмет акмеистики — это аксиоматические состояния сознания/воли.
(Генисаретский О.И. Чувственная ткань: об органической утопии// Педагогика самоопределения и гуманитарные практики. Вып.2. Барнаул: АКИПКРО, 1999)
___________
Для философствующих конфликтологов
Конфликтология и конфликты