РУССКИЙ ХАРАКТЕР В АСПЕКТЕ РЕФЛЕКСИВНОГО ОСМЫСЛЕНИЯ

РУССКИЙ ХАРАКТЕР В АСПЕКТЕ РЕФЛЕКСИВНОГО ОСМЫСЛЕНИЯ

  Б.И.Бирштейн (Канада)

 

11 сентября 2001 года силы, избравшие терроризм инструментом своей идеологии, рассекли нашу жизнь на «до» и «после», актуализировав понимание необходимости всеобщей борьбы против вселенского зла, уг­рожающего земной цивилизации.

Суть происходящего, на мой взгляд, следует видеть через осознание того, как могло случиться, что террористы попытались диктовать свои условия миру. Только поняв ошибки, мировое со­общество сможет найти механизмы исправления их, что потребует предельно глубоких рефлексий. Следующий аспект – это мировое партнерство в борьбе с тер­роризмом, сотрудничество в экономике и новый взгляд на глобализацию как предпосылку успешной стратегии и тактики в противостоя­нии общему врагу. И здесь проявляется тема, на первый взгляд, далекая от данной проблемы, – суть рус­ского национального характера, место рефлексии в нем. Ибо без участия носителя этого характера – русского народа и народов Российской Федерации – борьба против глобального терроризма практически невозможна.

Говоря о партнерстве в борьбе с тер­роризмом, надо, прежде всего, рассматривать линию союзничества США – Россия. И не только потому, что вчерашние участ­ники «холодной войны» стали по одну сторону баррикад. Дело также в опыте противостояния терроризму, накоплен­ном Россией, знании региона, где гнез­дятся фундаментализм и радикализм, в геополитическом положении России и сути ее исторически сложившейся государ­ственности: на территории страны про­живают сотни тысяч мусульман, с ко­торыми испокон веков складыва­лись позитивно окрашенные отношения.

Чтобы противостоять угрозам, стать под одни знамена США и Россия в первую очередь должны очень хорошо, подробно знать друг друга: сильные и сла­бые стороны, характер, ментальность, типизированную реакцию на различные ситуации, состо­яние души и духа. Поэтому, столь важна тема – нацио­нальный русский характер. Важна для россиян, чтобы вновь осознать силу и могучесть своей исторической сути, важна для американцев, дабы не заблуждаться на счет своего обретенного партнера. Исследуем предмет разговора [3].

Почему, говоря о «тайне Путина», не только зарубежные, но и российские исследователи не связывают феномен его популярности в России и авторитета за рубежом с пресловутой тайной русского харак­тера? Какова в нем роль рефлексивности на уровне народа и его лидеров? Что нужно открыть и обсудить в этом характере и в механизме рефлексивности, чтобы достичь взаимопонимания с носителями других национальных характеров?

Именно понимание сути данных вопросов может многое объяснить в истории рос­сийского государства и определении его перспектив. А, значит, и в том, что происходит сей­час в этой стране. Философ и богослов-мученик Павел Фло­ренский, расстрелянный в сталинских застенках в 1937 году, утверждал, что вера – это не познание истины, а служение ей. Исходя из этого, можно принять положение известных мыслителей ХIХ века, что отноше­ние к вере не соотносится у русского человека с его пониманием государственности и за­конов его общественного развития. По­этому познание русского характера (кстати, как и английского или фран­цузского) должно идти не от божествен­ного повеления, а от психологически-исторического контекста, в рамках которого он формируется как обще­ственный продукт.

Почему сегодня так много пишут и на Западе, и в России о русском харак­тере? Да потому, что понимание этого феномена позволит проникнуть в меха­низмы развития и поступательного дви­жения России, поможет использовать потенциал ее рефлексивности.

Национальный характер (в данном слу­чае не конкретно русский) как общественный продукт образуется в результате взаимодействия генетических и традиционно-культурных, географических и социально-политичес­ких тенденций развития этноса. В кон­струировании национального характера роль реактива, обуславливающего ход процесса созидания, играют, конечно, спо­соб существования и конструирования мыслей, особенности умственного отношения к жиз­ни индивидуума как части целого и как своеобразного «строительного материала» в общей схеме идеи.

Интересна в этом плане ха­рактеристика двух основных способов существования человека и его отноше­ния к жизни у известного психолога и философа Сергея Рубинштейна, гонимо­го в Советском Союзе за идеализм. Уче­ный широкого западного образования, он еще в 1913 году высказал мысли, многое объясняющие в поведенческих проявлениях личности в обществе: «Че­ловек и его психика формируются и проявляются в изначально практичес­кой деятельности и потому должны изу­чаться через их проявления в основных видах деятельности (в труде, познании, традициях, культуре и т.д.)» [6]. В своей рукописи «Человек и мир» он создает новую для науки дисциплину – культурфилософскую ан­тропологию. В центре существования Рубинштейн видит человека в единстве его жиз­ни, развития, деятельности, творчества. Исследователи трудов философа и пси­холога подчеркивают, что понятие бы­тия здесь еще больше усложняется, рас­слаиваясь на существование и сущ­ность, на существование и становление. В этом и надо искать истоки формиро­вания национального характера, равно как и потенциала рефлексивности народа.

Научные концепции С. Рубинштейна многое объясняют в психологии общественного сознания сегодняшней Рос­сии, подчеркивает Владимир Лепский: «В изме­няющемся обществе особенно актуален способ существования человека как субъекта жизни – рефлексивный спо­соб» [5]. Все это очень важно, чтобы по­нять феномен «национальный характер» как философско-психологическое явле­ние и социально-этнический продукт. Исходя и из теории рефлексивного уп­равления, нужно понять, что познание национального характера выявляет способы воздействия общества на личность – а также то, что и сама личность в параметрах своей деятельности стано­вится составляющей процесса изменения всех структур общества.

Известный на Западе автор Хоскинг, определяя особенность национальной сути русских, отмечает, что нынешнее тяже­лое положение России заставило неко­торых говорить о закате этой страны как великой державы. Однако Россия, продолжает он, одна из самых живучих стран в исто­рии, и вряд ли стоит на свой страх и риск мы игнори­ровать этот факт или не знать об этом.

Действительно, Россия – не просто географичес­кое пространство. Россия – это ее на­род, люди, которые строят на ее огром­ных просторах свою государ­ственность, продолжают традиции пред­ков, формируют новые поведенческие и духовные лекала. Поэтому нужно иметь в виду, что симбиоз черт и сути национального характера определяет развитие и будущее России в свете рефлексии. Имен­но он, характер, во многом обозна­чает задачи общества в стимулирова­нии и поддержке рефлексивного спосо­ба существования человека (группы) как субъекта жизни (деятельности).

«Загадка» России, а значит, и обще­ственного сознания россиян, механиз­мы национального характера, значение присущего ей способа рефлексивного управления разрабатываются и изучаются сегодня на межгосударствен­ном уровне. Участники, например, од­ного из международных форумов, затрагивающего тему России, заявили, что названный уже выше Хоскинг оказал большую услугу тем, кто хочет лучше понять эту страну и ее народ. Без тако­го понимания — нравится это кому-либо или нет — не может благополучно разви­ваться человечество. То же самое, но другими словами, утверждал и Киссин­джер – один из опытнейших и автори­тетнейших политиков мира, призванный недавно помочь решению ряда затянувшихся межэтнических конфликтов.

Но вернемся к месту религии в фор­мировании русского национального характера, к выдвинутому положению о том, что отношение к вере не соотносится с его пониманием государ­ственности и законов его общественно­го развития. Здесь следует внести некоторые корректировки. Христианство принято во многих славянских странах, и национальные характеры поля­ка, болгарина или русского, бесспорно, отличаются один от другого. Но в них есть и нечто еди­ное, сформированное общей традицией, а отличия – уже за счет таких составляющих феномен национального характера, как исторические факторы, культура, религия.

Национальный характер – это и дух, и определенность поступков, и поведение, и восприятие окружающей действительности; кроме этого – и на­полненные разной содержательностью процессы рефлексивного управления лич­ностью в обществе. Например, глубоко сидящая в натуре японца религиозность способствует его созерцательности, муд­рости, отношению к жизни типа: про­цесс – все, конечная цель – ничто. Воинственность же японцев, отношение их к другим нациям скла­дываются уже не только из религиоз­ных верований, но и из других факто­ров и особенностей жизни остро­витян.

Философские подходы к русскому характеру в связи с этим недостаточны, надо вникнуть в рефлексивную составляющую этого понятия, конкретизировать переход от общего настроения к частному деянию, от желаемых образов к конк­ретным жизненным коллизиям. В дан­ном случае в качестве объекта мысли можно выделить то, что назы­вается «загадка власти в России» как отражение особенностей русского харак­тера.

Снова обратимся к классикам фило­софской мысли. Когда-то тоже гонимый в Советской России Николай Бердяев (1874 – 1948), эмигрировавший в 1922 году в Берлин, а затем в Париж, пытаясь объяснить истоки коммунизма вообще и российского в частности, шел от определения сути национально­го характера. «Русский народ по своей душевной структуре народ восточный, Россия – христианский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада. И в своем верхнем культурном слое ассимилиро­вал все западные идеи… Противоре­чивость русской души определялась сложностью русской исторической судь­бы, столкновением и противоборством в ней восточного и западного элемента. … У русских «природа» – стихийная сила, сильнее, чем у западных людей» [1].

Тот же Петр I, по спра­ведливому замечанию философа, дей­ствовал в России совершенно «по-боль­шевистски». Его приемы очень знакомы нашим современникам. Не любя московское бла­гочестие и лицемерие, он был жесток к староверию. Он в прямом смысле каленым железом выжи­гал на Руси отсталость, дикие традиции, общественное сознание, замешанное еще со времени татаро-монгольского ига. Его реформы внедрялись карательными методами, но они были необходимы Рос­сии. Он радикально изменил тип циви­лизации России, усилил государство, прорубил ему «окно в Европу» и т.д. Его власть как образчик западного просве­щенного абсолютизма требовалась тогда России. Туда хлынуло не только запад­ное просвещение, но и «западная эконо­мика», конечно, с поправкой на эпоху и ее особенности.

Методы Петра I – созидателя, его стихийная сила, его природа были жестоки, но в пред­ставлениях петровской эпохи правомоч­ны. Можно ли оправдать теорию о пет­ровском времени суждениями типа: де­сятки тысяч жизней были положены во благо российской государственности? В моральном аспекте вряд ли, но эту же теорию проповедовали и в 1917-ом году в ходе Октябрьского переворота, и во время сталинского деспотизма – опять-таки, с поправками на то, что де­сятки тысяч жертв прошлого умножи­лись и превратились в десятки милли­онов.

Принесли ли они пользу России, как когда-то новации Петра? И можно ли внести в «фонд» национального харак­тера утверждение: Цель оправдывает средства? Многие сегодня на основе отдельных фактов истории утверждают, что этот постулат, очень далекий от правосла­вия, является составляющей националь­ного характера русских. Но ведь те, кто проповедовал идею «тысячи жизней за процветание России» и русскими-то не были: начиная от царской династии, где всех только с большой натяжкой можно отнести даже к полурусским, и кончая интернациональным присутствием в ре­волюции вождей и лидеров.

Необходимо вносить «рефлексивный зазор» между револю­ционными идеями и конкретными пред­ставлениями личностей (или лучше групп и общественных объединений) об их воплощении в жизнь. И все это воспринимать, ес­тественно, с поправкой на эпоху, соци­альные представления и т.д. Робеспьер во время великих французских событий 1793 года был ничуть не менее жесток, чем его российские преемники через сто с лишним лет. Да и само понятие «цель оправдывает средства», трансформиро­ванное уже потом в чисто русское: «лес рубят – щепки летят» – идет от иезуитов, ничего общего не имеющих с русской ментальностью. Тут-то и сработал тот самый фак­тор, о котором шла речь выше – Бердяевское утверждение, что Россия – христиан­ский Восток, который в течение двух столетий подвергался сильному влиянию Запада. И оно помогает понять, откуда же взялось утверждение, что жестокость искорене­ния инакомыслия – чисто русское явле­ние. Здесь некоторые интерпретаторы явно спутали идею власти с идеей национального характера вообще и на эмоционально-психологическом уровне в частности. Рефлексивное уп­равление власти и рефлексивная суть национального характера лежат в раз­ных плоскостях восприятия объектив­ной действительности.

Русская революция оправдывала себя историческими примерами (правда, это было потом и в теоретических трудах). Здесь пускались в ход примеры Фран­цузской революции и других феноме­нов, когда насилие опосредовано ус­коряло развитие государства, когда не берутся в расчет пропорции насилия и блага, инструменты действий и их последствия для общества. Главное – достижение цели, поставленной субъектами действия. Владимир Ленин бросил как-то совсем неглупую фразу, которую благополучно забыл не только он, но и те, кто, бия себя в грудь, назывались его последователями: не имея возможнос­ти воплотить в жизнь провозглашенные лозунги, отмени их! А вот на деле боль­шевики это делать и не умели.

Русскому национальному характеру присуща «религиозность санкций царской власти в народе, ко­торая была так сильна, что народ жил надеждой, что царь (любая власть – Б.Б.) защитит его и прекратит несправедли­вость, когда узнает всю правду» [1]. Этот тезис, выдвинутый уже названным философом, еще раз свидетельствует о жажде справедливости и неагрессивно­сти русского народа. Справедливости, а не насилия и жестокости. Возвышен­ный дух, вера в верховную силу и спра­ведливость – стали и силой, и ахиллесо­вой пятой русского характера. Отсюда и «наивный аграрный социализм», ко­торый был всегда присущ ему. Это точно замечено не только Бердяевым.

Данная наивность – не от ограниченности, а от духовной широты натуры, опять-таки, веры в высшие доб­ро и справедливость, а также специфической рефлексивности народа. Противоре­чивость его характера, духа, ментальности, традиций исходит не столько от генетической программы, сколько от традиции, заложенной в нем законами исторического развития. «Русский народ с одинаковым осно­ванием можно характеризовать как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как на­род склонный к национализму и наци­ональному самомнению, так и народ, которому чужда национальная гордость и часто даже – увы! чуждо националь­ное достоинство. Русскому народу со­всем не свойственен агрессивный на­ционализм… потому, что это народ уни­версального духа, более всех способный и к всечеловечности, и жестокости, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный», — писал Николай Бердяев [2].

Рефлексивность рус­ских часто подводит их. Те, кто хорошо знает национальный характер на­ции, спокойно могут управлять не толь­ко поступками личностей, но и обще­ственным сознанием. Но… и в этом случае ахиллесова пята перевоплощает­ся в защитные доспехи, противоречи­вый характер в критических условиях выдвигает другие плоскости своей сути. Манипуляция об­щественным сознанием длится истори­ческое мгновение. Уникальным внутренним слухом национального характера схваченные сигналы опасности мобили­зуют все генетически и традиционно за­ложенное в нем: высокий свободный дух, жизнеспособность, готовность сле­довать по исторически уготовленному пути, чтобы устранить пагубные последствия манипуляции собой. В истории народа встреча­ются унижения, но никогда еще не было порабощения духа.

Можно ли такой народ искушать пренебрежением, не считаться с ним или рискнуть управлять, ломая через колено даже во имя благих целей? Ри­торический вопрос. Это уже поняли многие на Западе. Чего еще не уяс­нили некоторые аналитики и полити­ки, так это того, что Россия изначально была готова к восприятию запад­ного порядка, понятного ей и спроеци­рованного на нее с учетом историчес­ких корней. Восприимчивая к преобразованиям, она рефлексивно воспринимала и саму атмосферу, их со­провождавшую. Широкая бесшабаш­ность приглушала чувство опасности и казалось, что общество не противится механизмам, вносившим эти обновле­ния в Россию. Кровавые новации Ива­на Грозного, Петра I и Иосифа Стали­на, разведенные эпохами и различными историческими реалиями страны, они нанесли столько вреда, что польза была часто похоронена под грудами искале­ченных тел и судеб, ибо никто из них не умел сочетать природу есте­ственного государственного управлен­ческого насилия, несущего порядок и законность в организации обществен­ной, а значит, и частной жизни, с пра­вом на свободу личности. Существова­ние государств с их законами – уже насилие, но разумное, противодейству­ющее правовому нигилизму и попра­нию общественных интересов. Такое насилие должно служить, как это ни парадоксально, защите прав граждани­на. А вот этого как раз и не было.

Опять «секреты и загадки русских»? Во многом да, но надо помнить: заблуждения, рефлексивность, бесша­башный порыв, – все это затрагивает только верхние слои общественного сознания. Глубинная суть оставалась естественным, исторически предопре­деленным «национальным продуктом». Ураган, срывающий верхние ветви деревьев в лесной чаще, бессилен вырвать их корни и уничтожить массивы. Ураган проходит, и здо­ровое тело дерева репродуцирует свои кроны.

Россию всегда привлекала демокра­тия. И как рок преследовал ее генети­чески заложенный испуг перед государ­ственным насилием, хотя жесткое узур­паторство русского абсолютизма, а по­том деспотизма часто по привычке воспринималось как данность, знакомая и понятная. Но это всего лишь мимик­рия сознания – не более того. Поэтому разумное, но малознакомое государ­ственное начало пугало свободный дух национальной вольницы, противоречи­во и причудливо заложенной в ядро национального характера. И при этом – противоречие русской натуры – народ чтит сильное начало власти.

Какого же насилия боится Россия, кто и что сфор­мировали в ее народе исторический страх этого насилия? Обратимся к «чисто российской» фи­лософии «непротивления злу насилием», которая отразилась в учении Льва Толстого. Его и Федора Досто­евского сегодня воспринимают на За­паде не только как писателей-классиков мирового значения. Толстой признается мыслителем, выразившим, по мнению многих, суть русского характера и философию предопределенного уклада жизни человечества вне национальных и географических рамок. Герои его литературных произведений стали симво­лами действительно русского характе­ра, но его филосо­фия «непротивления злу насилием» при­нимала уродливые антигосударственные формы. «Право и государство он счита­ет организованным насилием, имеющим целью защитить своекорыстие, мсти­тельные, порочные стремления. Патри­отизм, любовь к Родине, по его учению, есть нечто «отвратительное и жалкое». В случае нападения на Родину, нужно отдать врагу все, что он отнимает. По­жалеть его (врага – Б.Б.) за то, что ему не хватает своего, и он вынужден отби­рать это у других» [1]. Фи­лософы Владимир Соловьев, Иван Ильин, Николай Лосский, труды которых популярны сегодня на Западе, видят в этих суждениях противоречия Толстого-писателя Толстому-философу, воспевшему в своем великом романе гордость русского народа, раз­громившего Наполеона, добывшего победу, возмож­ную благодаря героическому сопротив­лению иноземцам не только армии, но и каждого россиянина.

Трагедия Толсто­го в расслоении его рефлексии: реалист в искусстве и заблуждающийся мыслитель в жизни. Утверждая необходимость от­дать все врагу в теоретических размыш­лениях, он создает гениальный апофеоз мужественному и яростному сопротивле­нию народа пришедшим завоевателям.

Это уже потом придумывались теории, по которым на­шествия Наполеона и других иностран­ных армий, стремление многих государств подмять под себя Россию на всем её историческом пути развития трактовались как упущен­ные шансы русских. По логике этих теорий, Франция, завоюй она Россию, принесла бы ей дух западной свободы и путь его развития. Более чем заблуждение! Дух свободы Франции после разгрома наполеоновского нашествия поднял декабристов, а русская ментальность ос­талась там, где она и должна была быть – в России.

Если вернуться к философии непротивления, то можно обнаружить: утверждая право врага на овладение территорией соседа, Толстой проявляет исконную духовную двойственность русской ин­теллигенции, которая выражается в суждениях и других величайших классиков этой страны. Здесь и начинается драма рус­ского духа, который не всегда полно осмысляется носителем его рефлексивности.

В трудах философа Ильина мировоззрение Толстого умышленно перево­дится в плоскость практического дей­ствия для наглядности ошибок в суждениях писателя: «Когда злодей обижает незлодея и развращает душу ребенка, то это означает, что так угодно Богу; но когда незлодей захочет помешать в этом злодею, то это Богу не угодно. Но прав тот, кто оттолкнет от пропасти зазевавшегося путника, кто вырвет пузырек с ядом у ожесточивше­гося, кто вовремя ударит по руке при­целившегося (на убийство – Б.Б.)… кто собьет с ног поджигателя, … кто бро­сится с оружием на толпу, насилующую девочку… Сопротивление злу силою и мечом допустимо не тогда, когда оно возможно, а когда оно необходимо». «Путь силы и меча, – говорит Ильин, – есть в этих случаях путь обязательный и в то же время неправедный… Только лучшие люди способны вынести эту несправедливость, не заражаясь ею, найти и соблюсти в ней Должную Меру, помнить о ее направленности и о ее ду­ховной опасности и найти для нее лич­ные и общественные противоядия» [4].

Вряд ли эти философские мысли именно такой фигурой речи формулируются в сознании граждан России. Это удел интеллигенции – сфокусировать идеи в национальную доктрину и в готовом виде отдать ее народу, генетический код которого подготовит их к вос­приятию. Но тут-то и «собака зарыта», как говорят русские. Идея демократии как системы со своей логикой цивили­зованного насилия (иначе не будет государства, общечеловеческого порядка и развития) пока еще чужда российс­ким демократам. Классический пример: «если ты свободен убить меня, то я сво­боден защищаться; если ты идешь про­тив всех, все тоже имеют право изба­вить себя от тебя», т.е. право личности, соотносимое с правом общества – никак не укладывается в идею «свободы по-русски» последних десятилетий. Веч­ное соотношение прав государства и свободы личности в России существует как риторический вопрос, на который Запад давно уже нашел ответ. Насилие демократии над злом еще не восприня­то в российском обществе как должное и даже возможное. Отсюда ди­кий капитализм и вечное противостоя­ние государственному порядку.

Многие «младодемократы» сделали из природной противоречивости русско­го характера жупел, помогающий им в достижении своих амбициозных и по­литических устремлений. Идеологичес­кие лозунги таких общественных деяте­лей и стряпаются на основе знаний этих особенностей русского сознания, часто заме­шанного на непрочной рефлексивной основе и, естественно, подверженного рефлексив­ному управлению. Тут-то и ловится на их классический крючок весь электорат, как уже в наши дни называется народ, призываемый избрать себе политического предводителя.

Уинстон Черчилль как-то сказал: нет ничего более отвратительного, чем де­мократия, но ничего лучшего человече­ство не придумало. Однако вот это лучшее и не прививается пока в противоречивом российском общественном сознании. Именно в данной плоскости ле­жит сегодняшняя «тайна» России: из­вечная мечта народа о крепкой власти, соизмеряемой со справедливостью – но… и с вековым страхом насилия. И соот­ношение пропорций насилия и добра – как народная мечта, приходят в проти­воречие с интеллигентским её понимани­ем и амбициозными при­тязаниями многих власть предержа­щих. Демократия и государственность еще не сосуществуют в России в их цивилизованных формах, а на Западе не верят, что в России это смогут совместить, подключив к этому все законы рефлексивности.

Грех сбрасывать со счетов многие есте­ственные различия интересов Востока и Запада, которые традиционно тянут­ся и в третье тысячелетие. Но эти раз­личия не должны искажать представле­ния о том, что расшатывание российс­кой государственности – трагично не только для России, что ее стрем­ление к целостности в полной мере соответствует интересам Запада. При­шло то время, когда экономические, эко­логические, геополитические, религиоз­ные интересы мира так тесно связаны, что выпади такое крупное звено, как Россия – вся система обру­шится в пропасть.

Особенно это актуально сегодня, ког­да терроризм стал глобальной уг­розой западному миру, к которому во всем объеме своих интересов и тради­ций относится и Россия. Цивилизации брошен вызов уничтожения, и она, отринув заблуждения фило­софов о непротивлении злу насилием, должна не только дать отпор, но и унич­тожить корни и возможности террориз­ма как глобального земного катаклиз­ма.

Везувий разрушил только Помпею. Но человечество это помнит века. Тер­роризм стремится разрушить земную цивилизацию. И о ней некому будет вспоминать. Здесь уже не до философ­ских обоснований, теоретических вык­ладок, политических фарсов и межго­сударственных интриг. Или человече­ство объединяется против общего вра­га — или гибнет. И Россия в этой альтер­нативе – одно из важнейших звеньев. Ее история, ментальность, нацио­нальный характер, тяготение к демократии, ее внутренняя мощь вопреки внешней слабости – все это тоже шанс для Запада.

Государство – это не только народ, но и власть, им управляющая. Вне теории она имеет конкретное лицо. Личность, стоящая во главе России, – всегда субъект межгосударственной значимости. Сегодня это – Владимир Путин. Значит, его фигура – объек­т интереса со стороны мирового сообщества.

Президента великой страны можно оценивать только с точки зрения по­литического разума и адекватности его деятельности интересам этого сообщества. В этом плане Владимир Пу­тин – удачная фигура власти не только для России, но и для Запада. Его позиция в антитеррористических намерениях ци­вилизованного мира – политически коррек­тна, но и целостна с интересами Запа­да.

Намерения Путина, не желающего повто­рять чужие ошибки, готового в силу своего мировоззрения, сложившегося и в России, и на Западе, соединить воеди­но понятия «насилие» демократии и свобода личности, вызывает неодноз­начную реакцию и в стране, и за рубе­жом. Некоторые россияне на­стороженно воспринимают этого ново­го, не похожего на других Президента; другие просто не верят, что в России он возможен.

«Тайна Путина», может, и заключа­ется в том, что он нащупывает в своей стране это чувство соизмеримости меж­ду «злом» насилия демократии и добром свободы личности во имя цивилизован­ной России и ее прочного места в за­падном мире. Его внутрен­няя и внешняя политика может стать единой концепцией, подчиненной торжеству де­мократии и совместной победе цивили­зованного человечества над силами, покусившимися на существование мирового сообщества. Выполни Пре­зидент России свое предназначение — и образ власти ста­нет олицетворением национального рус­ского характера: противоречивого, но мощного и созидательного.

Познавая сильные и слабые стороны национального русско­го характера (а любой национальных характер по сути своей всегда несет в себе величие духа и исторические ошиб­ки прошлого, взлеты судьбы народа и горечь поражений), можно прийти к убеждению, что Россия должна идти рука об руку с Западом, но что этой страной нельзя управлять по заемным извне моделям — тогда ее движение к желанным западным ценностям будет менее болез­ненным. Россия должна стать партне­ром США и других государств не только в борьбе с терроризмом, но и в стремлении усилить по­ступательную энергию, работающую на развитие мировой экономики во бла­го всему человечеству.

Литература

1. Бердяев Н. А. Судьба России. – М. 1990.
2. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. – М. 1994.
3. Бирштейн Борис. Партнерство ради жизни .- Ch.: Universul, 2002.-127с.
4. Ильин И. А. О сопротивлении злу силою / Путь к очевидности. -М., 1993.
5. Лепский В. Е. Информационно-психологическая безопасность субъекта в изменяющемся обществе /Индивидуальный и групповой субъекты в изменяющемся обществе (к 110-летию со дня рождения С. Л. Рубинштейна). М.: Институт психологии РАН. С.98-99.
6. Рубинштейн С. Л. Человек и мир /Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1976. С.253-381.

(Бирштейн Б.И. Русский характер в аспекте рефлексивного осмысления // Рефлексивные процессы и управление №1, том 3, 2003. С.28-39).

_____________________

Русская философия — новый взгляд на конфликтологию в России