(Фрагменты лекции)
…..ведь террор — это, в первую очередь оружие массового поражения, массового психологического поражения, связанного с желанием нанести как можно более сокрушительные, невосполнимые удары по чувству безопасности десятков, а, если возможно, то и сотен миллионов людей.
Этот чрезвычайно важный момент совершенно выпадает из сферы анализа. Все или почти тексты по теме «террор и медиа», которые я читаю, касаются телевидения исключительно как средства массовой информации, средства донесения информации о терроре. Речь идет о том, как ведется рассказ с экрана: адекватен он реальности или нет, подвержен ли он цензуре, используются ли прямые эфиры, давит ли власть на журналистов. Рассмотрению подвергается великое множество характеристик телевидения как средства массовой информации. Но практически никогда телевидение не рассматривается как один из важнейших механизмов террора.
Без телевидения террор в постиндустриальном медийном обществе вообще не имеет смысла. Когда-то я участвовал в программе «Времена» у Познера. Там также принимал участие господин Кокошин, который когда-то был секретарем Национального Совета безопасности. Все это происходило сразу же после атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. После передачи он подошел ко мне и сказал: «Вы знаете, ваша гипотеза – интересна, мы никогда об этом не думали». Если облеченный полномочиями государственный чиновник не принимал во внимание то обстоятельство, что телевидение — очень серьезный элемент войны нового типа, то это не просто весьма странно, это по-настоящему опасно.
Итак, целью террора становится массовое психологическое поражение. В конечном счете количество жертв не имеет особого значения, потому что можно очень долго показывать страдания нескольких человек, подключив к нему миллионы людей, и это будет более значимо, и будет нанесен больший урон, чем, если это будет касаться бóльших жертв.
………. Все мы помним ситуацию с подлодкой «Курск», когда телевидение оказалось на месте уже через несколько часов после того, как стало известно об этой трагедии. Телевизионщики были более расторопными. Нас подключили к переживанию каждого миллиметра смерти этой лодки. Вы помните: был стук или не было стука; первый день, второй день: живы ли они или нет; приедут ли норвежцы, справятся ли наши специалисты; где президент? — страна шесть дней переживала эту трагедию. Невероятно интенсивно: люди не могли ходить на работу, слезы на глазах у многих — ужасающее психологическое подключение с помощью телевидения.
Итак, очень важно, что в ситуации захвата заложников, террор благодаря медиа, транслируется миллионам. Телевизор работает как основной инструмент распространения этого чувства – непреодолимой опасности и как сам удар по чувству безопасности. Очень важно, что террор в этом смысле анонимен. Есть только короткие периоды времени, когда мы знаем или узнаем фамилии жертв, террористов, спасателей, тех, кто был посредником на переговорах. Все это уходит. В отличие от войн старого типа здесь практически не существует героев. Они конечно же появляются, как тот спецназовец, который был показан всеми телекомпаниями мира, когда выносил ребенка. Безрукавка, головка ребенка, которую прижимал солдат — потрясающий кадр, который очень хочется воспроизводить. Он отлично смотрится в сотнях миллионах телевизоров, которые транслируют эту потрясающую картинку.
Террор всегда задействует самые сильные моральные чувства, наносит удар по основным ее постулатам и принципам. В Беслане, видимо, террористами выдвигались какие-то требования, но, тем не менее, и террористы, и организаторы, и те, кто транслировал шокирующие кадры и операторы, которые их снимали, и те редакторы, которые со всех мониторов выбирали самую яркую картинку, и те, кто ставил ее в эфир, и те, кто уже после третьего сентября более тщательно выбирал самые невыносимые из них — все они прекрасно понимали, что участвуют в переживании невероятного повреждения моральных норм. Насилия над всеми гуманистическими запретами. Выбирались, укрупнялись и давались в эфир самые невыносимые впечатления. Те – что нельзя пережить!
Выбирались, в первую очередь, те свидетельства насилия, которые ощутимее наносили удар по нашим моральным чувствам. Например, страдания детей. То есть внеморальными методами повреждались моральные отношения. Сегодня это действует более эффективно, чем, скажем, в эпоху средневековья. С тех прошло много времени, и какие-то принципы корректности во время демонстрации смерти стали привычными Телевидение взрывает их, чтобы событие стало быстрее, ярче, было ощутимее. Оно подгоняет, укрупняет, отсекает лишнее – не эмоциональное. Это профессиональная работа. Если вы думаете, что в моих словах есть моральный императив, негативная оценка и я хочу, как бы уязвить этих специалистов, то вы не правы. Это не так. Подобная ситуация складывается автоматически.
Террор — это невероятно креативная акция. Практически ни один акт не повторяет другой, особенно если не рассматривать, например, привычные — палестинскую версию террора, ирландскую или испанскую. Особенно это заметно в последние годы: нам кажется, что каждый раз задействованы лучшие сценаристы мира. Вы представляете себе акцию в Нью-Йорке. Есть люди, которые считают, что это была самая сильная по своему воздействию инсталляция, которая когда-либо представлялась зрителям. Я забыл фамилию того композитора, который первым об этом сказал: в Германии ему перестали подавать руки, поскольку как можно — такое бедствие рассматривать с точки зрения выражения идей постмодернизма, искусства, в качестве символического жеста. Но тем не менее мы понимаем, что это в высшей степени креативное действо. Выдающиеся голливудские продюсеры бесконечно упражняются в придумывании историй и ситуаций, которые связаны с насилием и которые могут быть порой даже совсем не косвенно использованы в терроре.
Еще один момент: террор — это невероятно дешевые войны. Атака на Нью-Йорк стоила примерно 250 тысяч долларов, официальный ущерб, который признают сами американцы, составляет сумму от 200 до 250 миллиардов долларов. Некоторые считают, что потери доходят до триллиона. Какое тут сравнение с ущербом от ракет или систем СС-300.
Мы понимаем, что террор не завершается, и будет еще много акций, в будущем. Террористам важно нанести максимально ощутимый психологический удар. Удар по восприятию жизни. Этот удар связан со смыслами, которые существуют в данном социуме, там где происходят эти военные действия. Речь идет о воздействии на механизмы создания и трансляции смыслов, которые в дальнейшем влияют на поведение многих миллионов человек.
Я согласен с идей, которую высказывали многие аналитики, о том, что террористическая война не имеет единого центра. Это сетевые структуры, смысловые и поведенческие матрицы, в которых порождаются эпизоды и события террора, придуманные каждый раз заново. Это транснациональные структуры, они могут перемещаться, их деятельность всегда носит символический смысл, идет ли речь об Америке, Израиле или о сегодняшней России — одном из самых неопределенных и болеющих социумов, где отсутствуют смыслы, которые бы объясняли, что происходит с обществом, с экономикой, с будущим. Это не проговорено, не осмысленно внятно, нет сильных моделей развития этого социума.
В отношении России понятно, что чувство безопасности, без которого люди жить не могут, поскольку они проживают именно чувства, — самый удобный объект для удара. Во-первых, у многих людей здесь нет чувства защищенности. Например, есть результаты исследований, которые проводились после «Норд-Оста», а недавно были проведены повторно с еще более значительными результатами. По ним 67 % населения страны считали (по оценкам ФОМа и других крупных социологических служб, данными которых можно пользоваться), что следующий теракт будет осуществлен в их населенном пункте. Исследования проводились не менее чем в сотне населенных пунктов, от больших городов любой величины до поселков. Привлекались респонденты из разных социальных групп, бралась репрезентативная выборка. По последним данным: в Москве 82 %, в Петербурге больше 70 %, а в среднем по России — 59 %, убеждены в том, что теракт скоро повторится в их населению пункте. Таким образом можно констатировать, что теракт в высшей степени удался.
У нашего общественного сознания есть много всякого рода психологических болезней, они всегда имеют ценностное наполнение. Я уже говорил о чувстве безопасности — плюс катастрофизм, чувство обделенности, чувство недоверия всех ко всем. Предприниматели не доверяют наемным работникам, наемные работники, судя по огромного количеству исследований второй половины 2003 года, не доверяют своим работодателям и считают, что это нехорошо, если крупный бизнес будет оставаться в руках частных лиц. Про нетерпимость социальных групп друг к другу я могу потом привести вам много разных данных, не хочу сейчас тратить на это время. Уровень нетерпимости у нас ужасающий; практически во всех городах, включая самые крупные, наблюдается негативное отношение к выходцам с Кавказа, евреям, прибалтам, татарам и так далее. В экономике, как вы знаете, функционирует большое количество элементов феодализма, то есть в России сосуществуют, используя марксистскую терминологию, по меньшей мере три уклада. У нас сохраняется гигантский объем теневой экономики: по данным Всемирного банка, до 40 %, по нашим официальным — до 25 %.
Не было специалистов по безопасности. Мы вылавливали какие-то фрагментарные сведения о средствах защиты из слов какого-то дядечки из Израиля, из двух-трехминутного выступления альфовца. Не было профессионалов, которые бы беседовали с обезумевшими зрителями, рассказывали бы им, что происходит на самом деле и как с этим бороться.
Почти не приглашали психотерапевтов, психоаналитиков, а также людей с улицы, которые бы делились своими естественными страхами, болями, переживаниями. С ними тоже никто не говорил.
Самым важным, на мой взгляд, здесь является тот факт, что такой взгляд на террор не обсуждается. Не рассматриваются и действия, связанный с тем, как уменьшить этот удар. Удар ведь будет всегда. При этом я не согласен с блоком «Родина», но лучше всего не показывать все это. Показывать трагедию, безусловно, надо. Но самое главное, что надо сделать, — поместить эту трагедию в другой контекст.
Чувство безопасности, чувство подготовленности к насилию состоит из очень многих вещей. Например, из того, что мы доверяем друг другу, что мы единая страна, что мы знаем, какое – общее — будущее нас ждет, что у нас легитимная власть, что мы одинаково понимаем модели жизненного устройства. Ничего этого в России сегодня нет. Поэтому и поражение от атаки террора получается значительно большим, нежели в любой другой стране.
Я обращал внимание только на это, оставляя в стороне террористов, их заказчиков, дискуссии о том, борьба это цивилизаций или нет, фундаментализм в исламе и иные вызовы, я оставлял в стороне непрофессиональную деятельность спецслужб, ошибки политических властей и так далее. Я говорил здесь только о том, что может уменьшить повреждение чувства безопасности населения.
…… У меня есть версия, которая состоит из двух частей. Одна национальная, а вторая глобальная. Национальная заключается в том, что Россия сегодня это невероятно мировоззренчески опустошенное общество. Целостное наполнение голов миллионов людей не соответствует реальным вызовам действительности. То есть люди живут одной жизнью, а думают, что живут другой. Отсюда поврежденная мораль, будущие провалы в экономике, в безопасности. Главный вызов заключается в том, моральные уродства не осознаются как таковые. Например: вся нация ворует, это никем не маркируется как преступление.
В этой ситуации социальные скрепы очень слабые, непозволительно слабые. Это разобщенная система, ценностно раздробленная, с превратными мотивами и так далее. Поэтому она является лакомым куском для нынешних и будущих войн. И все это очень благоприятно для террора.
Политические и геополитические аспекты в контексте конфликтологии