Методология ММК и этика — 2 (продолжение дискуссии)
1. Первый текст – «ММК и этика» появился в качестве полемической реплики по отношению к двум частным дискуссиям. Важной особенностью этих дискуссий было то, что в них обсуждались не те или иные «содержательные» проблемы, поднятые в ММК в разные периоды его существования, а ставился кардинальный вопрос о социальной (социально-этической, как я старался показать) позиции ММК и его лидера в частности. Участие в этой дискуссии позволило мне заново, в современном свете увидеть позиции как Кружка, так и мою собственную в его истории. Свой текст я называю полемичным по отношению к дискуссии в целом, поскольку он во многом противостоит намеченным в ней точкам зрения.
Несколько ранее Петром Щедровицким была начата массированная подготовка к двум летиям – 75 и 50 (ГП и ММК) и, в частности, проведен цикл дискуссионного, по сути дела, обсуждение значения этих двух событий. На последнем обсуждении (18 декабря) я присутствовал, три предшествующих получил (уже после написания статьи) в виде стенограммы. Многие выступления звучат для меня перекличкой с теми проблемами и сюжетами, которые были подняты в статье, какие-то идут в ее развитие. Однако и здесь по многим принципиальным, как мне представляется, вопросам я вынужден встать в оппозицию. В связи с этим я прошу воспринимать данный текст как продолжение первого – как расширение полемики в связи с появлением нового дискуссионного материала. Определяясь в своей позиции, я получаю возможность структурировать дискуссии. Конечно, это моя структуризация, и каждый может предложить свою, сформулировав собственную позицию, что продвинуло бы нас в выяснении основных точек зрения на состоявшиеся события и возможные перспективы.
Таким образом, эти тезисы не резюме прошедших дискуссий, а желание сделать более продуктивной коллективную попытку понять проблемы и ответы на них в прошлом в свете проблем и возможностей будущего. (Вспоминаю реплику Н.А. Кузнецовой в адрес доклада А.А. Тюкова: «Толя! Ты все время говорить о результатах, а где проблемы?»)
О тех рамках, которые были поставлены О.И. Генисаретским:
не сливать две даты и не атрибутировать ГП все то, что было сделано или могло быть сделано участниками ММК. Добавлю только, что анализ ГП вне контекста ММК мне в принципе представляется бессмысленным;
уберечься от презумпции: «ГП-ММК» исчерпал всё, что можно и нужно сказать о должном быть сказанным, и все сказанное – правильно. Для членов Кружка, с той или иной степенью напряженности и регулярности полемизирующих с ГП по кардинальным темам/проблемам и подходам к их решению, такая презумпция исключена. Ее появление свидетельствует об определенной завершенности истории и попытке ее мифологизировать. При всем том в этой посткружковой установке есть важный социальный смысл, необходимый шаг на пути включения ГП в культуру, к чему призывала Н. Кузнецова. Нечто подобное присутствовало уже в самом Кружке, как, впрочем, имеет место в любой структуре с явным лидером. Вброшенная лидером содержательно неопределенная фраза начинает активно интерпретироваться окружением, разрастаться, часто за счет контрарных осмыслений, что позволяет лидеру от своего имени снять облако смыслов в содержательно обогащенном комментарии/резюме, которое не было его домашней заготовкой, но возникло здесь и сейчас, фактически, как продукт коллективной работы. История выталкивает на первые планы культовые фигуры (Платон, Аристотель, Кант …) для такой интерпретации, далеко не всегда доведенной до воспроизводства связанной с ними деятельности (Талмуд как редкий пример). Поиск глубинных и разносторонних смыслов у ГП со стороны новых интерпретаторов – вещь нужная и для становления его как культурной фигуры, и для возможного воспроизводства методологии по ММК. Культурная значимость процессов интерпретации зависит от характеристик действующих в этом направлении персонажей.
В статье, говоря об этике Кружка, я акцентировал проблему социальной ответственности и видел ее в целях, которые ставил Кружок (развиваемое мышление как условие общественного развития), и средствах их достижения (беспрецедентная рефлексия собственного мышления – личная мыслительная ответственность в исследовании и конструировании – как базовый процесс в механизме развития мышления). В дискуссионном же цикле на первый план вышла этическая проблема свободы участников Кружка в тоталитарном советском государстве.
Я уже имел поводы высказать отношение к либеральной идее свободы как потерявшей окончательный смысл после разрушения социалистического лагеря. Идея «свободы от» (М. Лютер – католика от института папства; А. Смит – экономического субъекта от вмешательства государства; французские Просветители и их революционные последователи – человека и гражданина от корыстно навязанных ему заблуждений) конструктивна лишь тогда, когда ясно ради чего, «подо что» идет это освобождение: под непосредственную руку Господа у Лютера, под власть экономических законов рынка у Смита, под власть разума у просветителей. Идея абстрактной свободы, как и зависимая от нее идея «свободной личности» казались смешными уже классикам марксизма. Оживил эту идею в ХХ веке опыт нашей страны, где «свобода» (т.е. следование весьма жестким законам западного демократического государства) противостояла тоталитаризму советского общества. Разборки либералов с консерваторами по поводу абортов вряд ли сохранили бы значимость либеральных идей вне этого исторического контекста.
Кружок, все-таки, формировался под знаменем марксизма, поэтому свобода от догм и идеологем отечественных (псевдо, как полагали) последователей Маркса вполне органично сочеталась у ГП и созданного им Кружка с тезисом о мышлении как о суверене. (И здесь я не могу согласиться с О. Генисаретским, который противопоставляет ГП — В. Ленину: в противовес ленинским отказу от свободы и организации партии как инструмента решения задач в обществе без свободы, ОИГ находит у ГП допущение возможности свободы и попытку ее воплотить посредством создания методологического сообщества. Сообщество было необходимым моментом мышления как коллективного процесса, но, тем не менее, оно было именно моментом, выступало по отношению к суверену-мышлению инструментально.)
Но здесь надо отметить важнейшую особенность Кружка. Свобода от тоталитарного государства не была жизнью в его порах, абсентеизмом на манер тех, кто с философского факультета шел в кочегары и дворники. Сохранялось активное отношение к этому государству – быть адекватно мощным, быть над ним, выходить по отношению к нему в управленческую позицию. Поэтому то же диссидентство как игра на площадке государства, на одном уровне с ним оценивалось как слабая позиция. Почти афоризм ГП, сохраненный в передаче О. Генисаретского: «А. Зиновьев не создал альтернативы» (имея ввиду, что у нас она есть).
В этой этике, насколько я понимаю, неприемлемы «личность» и «субъект» как потенциально свободные от подобной социальной позиции. Отсюда же резкое неприятие «антропологии», которая пытается идти от «человека», а не от социума. Здесь же точка отсчета для решения психолого-педагогических проблем онтогенеза. Если, тем не менее, на более поздних этапах ГП обращается к проблеме человека и антропологии (по воспоминаниям П.Г. Щедровицкого, в 80-е годы), то этим двигало, скорее всего, «политическое» желание использовать расхожие термины, наполняя их собственным содержанием. Приём, типичный для ММК и очевидный, скажем, в случае с семиотикой. (Любопытно, что по отношению к кибернетике эта модель поведения была отвергнута.)
А теперь самое сложное – в том случае, если кто-то ставит целью воспроизводство методологии по ММК. То есть воспроизводство не (только) набора технологических схем и приемов (одно из принятых в ММК определений: «Методология есть способность ставить и разрешать проблемы»), в деятельности, подчиненной этическим целям»
Отечественная новейшая история продемонстрировала ничтожность мышления на очередном крутом повороте – эффективной была вовсе не та деятельность, что пропущена через коммуникацию и мышление. Сегодня возрождается некоторый интерес к этим социальным излишествам с тем, чтобы упорядочить получившийся хаос в интересах породившего его нового верха. (Вспоминается любимое ГП изречение Ульдалля, что мышление среди людей встречается также редко, как и танцы среди лошадей и, добавлял, также никому не нужно.) Не имея собственной (этической!) позиции, методология, точнее, отдельные методологи на этих исторических виражах выполняли, более или менее удачно, сервилистские функции, опираясь на методологические технологии. Возможно, при этом достигались определенные личные результаты, но никак не методологические.
Спрашивается, возможна ли сегодня методология – с собственной социальной позицией, поскольку сервилистика для нее смертельна? Какой может быть эта позиция и ее инструменты в свете изменившихся и продолжающих меняться социальных реалий? Чему, как и зачем может быть равномощна и «сверхмощна» методология? Как может существовать методология в условиях отсутствия действующего лидера? Мне представляется, что эта проблема вырисовывается в дискуссии в качестве центральной, обыгрываясь вновь и вновь и приобретая многомерность в зачастую близких, почти повторяющихся выражениях. (На этом фоне приобретает глубину историческая проблема – как была возможна и что собой представляла методология в условиях той динамики, которую демонстрировал Кружок.) Вопрос, сможет ли (в принципе, хочет ли) методологическое сообщество определиться с ценностями и найти в них единство.
2. «Вписать ГП …» — давний призыв, повторенный и детализированный Н. Кузнецовой.
Вписать – куда и каким образом? Это, если я не ошибаюсь, стало лейтмотивом обсуждения.
Куда? Казалось бы, ответ дан и он очевиден – в культуру. Как культовую фигуру, чьи тексты читают, сопоставляют с другими и интерпретируют, вчитывая в них новые смыслы и содержания. У кого, по словам Н. Кузнецовой, ищут образцы решений. Однако, это всё ответы на вопрос «как» – как образец решений, как культовую фигуру. И с этой точки зрения очень точен вопрос Грязновой, возвращающий нас именно к «куда»: почему ГП де факто и вопреки его самооценкам вписывают в философскую традицию/культуру, в лучшем случае культурологическую, а не в традицию социального управления (к чему призывал П. Щедровицкий), института образования, организационного строительства, методологическую традицию, наконец, ту собственную, которую он и конструировал? Проблема, как мне представляется, пока что не поставленная и тем самым далекая от решений.
Не проясняет дело и обсуждение вопроса: вписать – каким образом? Н. Кузнецова остается, фактически, на позиции исторического, ретроспективного исследования, различая в нем подход «архивный», взгляд на прошлое с точки зрения прошлого, и «презентистский», взгляд на него с точки зрения сегодняшних представлений. Два времени историка – прошлое и настоящее.
Для воспроизводства методологии – а это есть наиболее значимое для нас вписывание ГП в социальную культуру – не менее важно третье, проспективное время и то, что мы можем предложить этому времени. То, какой мы видим и делаем методологию сегодня, конструируя будущее. Наша сегодняшняя деятельность в ее перспективе, понятая и организуемая определенным образом (как специфическая «методологическая» или методологизированная деятельность) является первичной по отношению к реконструкции истории (тезис П. Малиновского). В этом я вижу ответ на вопрос В. Даниловой – почему наша история должна быть интересна нынешнему поколению (кстати, и нам самим). Здесь содержится в том числе ответ на вопрос, куда мы вписываем историю ММК.
Но акцент на проспекции не устраняет «историю», он лишь отрицает ее автономность и уточняет функцию «исторической традиции» как элемента воспроизводства методологии. Вновь и вновь реконструируемая история, особенно с учетом «развивающей» специфики методологического подхода, остается и на сегодня главным каналом трансляции методов и средств методологической деятельности. (Не имея возможности поднять здесь проблему институциональных форм воспроизводства, скажу только, что методология еще не дошла до такой постановки вопроса, оставаясь в границах культурных механизмов воспроизводства.) Будучи действующим лидером и предъявляя членам ММК очередную годовую программу, ГП постоянно осуществлял историческую реконструкцию методологии, ориентируя тем самым и старых и новых членов Кружка в ее средствах. Сегодня, в отсутствии лидера, значение такой реконструкции резко возрастает – именно она способна сыграть роль лидера. Сложность новой реконструкции в том, что она не может быть повторением одной из исторических реконструкций самого ГП.
Дискуссии показывают отсутствие реконструкции данного типа, но демонстрируют наличие установки на нее. Вопрос в том, сумеют ли действующие методологи продолжить начатое и реконструировать нечто методологически общее, тем самым продемонстрировав определенное единство в сегодняшней и будущей деятельности и дав шанс на воспроизводство методологии.
3. В чем же специфика методологии? Что особенное сделала методология? Или, словами Н. Кузнецовой, что было бы невозможно без ММК, добавлю, в прошлом, в настоящем и в будущем? Чем методология может быть интересна будущему?
Далее я отвечаю, во-первых, полагая, что результаты ММК постоянно сдвигаются в ходе его истории. То есть каждый этап может быть рассмотрен автономно на предмет своих результатов, но все они должны быть каждый раз пересмотрены с позиции сегодняшнего дня. Во-вторых, эти результаты я могу оценить только в меру истории своих отношений с ММК, поскольку до сих пор мною не проделана работа по реконструкции истории Кружка.
Воля к мышлению, проявленная ММК и доведенная до систем мыслительно организованных деятельностей, в свете уничижения мышления в новом мире может в нем остаться, казалось бы, лишь будучи музеефицирована до уровня уникального культурного феномена. Но поместить ее только в историческую ретроспективу было бы неверным по той причине, что мышление остается (должно оставаться) ведущим механизмом собственно методологической деятельности. Воспроизводство методологии невозможно вне воспроизводства методологического (методологически организованного, развитого в истории ММК) мышления.
Акцентируя социальную роль мышления и развивая/демонстрируя его в качестве своего средства, ММК вышел в исследовании и конструировании за рамки предмета «мышления» в действительность «деятельности». Общим местом стало притязание методологического сообщества на выдающиеся достижения в этой области. Однако дискуссии обнаруживают, с моей точки зрения, такие лакуны в трактовке деятельностного периода, которые не позволяют понять инновационность методологии и угрожают ее воспроизводству в дальнейшем.
3.1. Прежде всего, историческая справка, подтвержденная дискуссией. Радикальная трансформация методологической парадигмы и переход от мышления к деятельности связаны, как я уже писал, с акцией В.А. Лефевра. Я не помнил даты того заседания Кружка (в квартире ГП на Соколе), когда А. Лефевр выдал ультиматум о смене предмета деятельности Кружка, резко отрицательно встреченный ГП и отвергнутый при голосовании большинством присутствующих. ГП, однако, приватно продолжил обсуждение, подключив на каком-то этапе Э. Юдина. Результатом стала неожиданная для остальных членов Кружка резкая смена курса, позднее нашедшая отражение в публикации трех «Искусственное и естественное в семиотических системах» (в тезисной форме появилась в 1965 году, в виде развернутой статьи – в 1967.) Эти события и их дату помогает уточнить Н. Кузнецова: «ГП в 1980 году на каком-то симпозиуме говорит, ностальгически вздыхая, что схема воспроизводства (т.е. первая теоретико-деятельностная схема, лежащая в основании знаменито статьи трех БС) была плодом наших прогулок с Лефевром по Ленинградскому проспекту сквозь липовую аллею от Белорусского вокзала до Сокола зимой 1962 года.» (Зима 1962-63 годов? БС)
Если обратиться к названию знаменитой публикации, то, помимо схемы воспроизводства деятельности, новацией была идея искусственного-естественного в деятельности. Данная идея не только иллюстрировала специфику исторического поведения И-систем (которая, в общем-то, была хорошо известна уже неокантианцам). Она задавала методы исследования и конструирования социальных систем как И-Е-образований. С одной стороны, ставшие социальные системы являются и должны исследоваться как результат оестествления определенной исторической деятельности, как результирующая И-процессов, в частности, И-механизмов развития. С другой стороны, успешное социальное конструирование, успешность И-процессов в социальных системах зависит от того, в какой мере нам удается реконструировать в ставших Е-системах прошлую деятельность (осуществить разъестествление) и системно включить ее в новое социальное образование. Данная идея, технологически развитая, получила название Деятельностного подхода. Деятельностный подход позволил по-новому осмыслить проблему натурализма и стал главным инструментом по его преодолению.
3.2. Принципиально важно различать Деятельностный подход, базирующийся на категории и методе искусственного-естественного, и Теорию деятельности как совокупность определенных, так называемых теоретико-деятельностных схем. Вне Деятельностного подхода такие схемы вполне могут быть прочитаны натуралистически – как описание (модель) такой специфической (второй) «природы» как деятельность (что правильно, если рассматривать деятельность только как оестествленную, вне И-Е-механизмов). Подобным натуралистическим способом описывают деятельность – с помощью вполне деятельностных, в частности, процессуальных схем – психологи. Фактически натуралистически поданы схемы Теории деятельности самим ГП в «Кирпиче». В натуралистической манере теоретико-деятельностные схемы были представлены ГП на первом конгрессе, посвященном Л.С. Выготскому (1975 год?).
В 1976 году в одном из домов кооператива «Лебедь» на Ленинградском проспекте на протяжении нескольких вечеров между мною и ГП шла жесткая полемика, в которой я обвинял его в выдвижении на первый план натуралистически трактуемых теоретико-деятельностных схем и игнорировании И-Е-подхода. Среди моих аргументов против акцента на теоретико-деятельностных схемах было то, что их конкретный вид, состав принятого на каждом отрезке времени их «джентльменского набора» мало существенны. От этапа к этапу они могли претерпевать значительные изменения (сравни замечание А. Тюкова, что вначале деятельность понимали как процесс, затем как структуру и, наконец, ее признали системой). Ни одна из схем не может быть признана специфичной именно для ММК, поскольку всегда можно найти ее аналоги у других авторов (сравни замечание Н. Кузнецовой, что схемы воспроизводства деятельности и пятичленки можно найти уже у Маркса). Процесс схемопорождения ничем не ограничен – не существует принципиальной полноты схем Теории деятельности, и лишь ГП был фильтром, который селектировал ограниченное число схем в качестве классических. (ОДИ является механизмом порождения многочисленных и разнообразных схем, ситуативно вполне осмысленных. Помимо и задолго до Игр в ММК была отработана процедура рефлексивной схематизации деятельности, которая позволяет строить многочисленные, также ситуативные схемы. Этот прием демонстрирует О. Анисимов, порождая сотни, по сути ситуативных, схем и конструируя из них громадные квазитеоретические системы.) Наличие джентльменского набора схем порождает иллюзию быстрого освоения Теории деятельности, она же методология: достаточно на уровне понимания освоить эти схемы и интерпретировать их на том или ином материале, считая, что тем самым решаются его проблемы. При таком воспроизводстве методологии возникал эффект, на который обратил внимание А. Тюков – чудовищное искажение схем последователями ММК (причем не только в Горьком-Нижнем Новгороде).
Повторюсь: специфика теоретико-деятельностных схем в методологии не может быть понята вне специфики работы с ними. Применение Деятельностного подхода начинается с обращения к конкретному «материалу», данному в его натуральности, с выдвижения целей в нем и по отношению к нему, с проблематизации этого материала, которая опирается на процессы его разъестествления. И лишь в этом контексте могут привлекаться готовые теоретико-деятельностные схемы как такие инструменты методологической работы, которые считаются адекватными для данной ситуации постановки и разрешения проблем и допускают дальнейшую доработку. Инструментальность схем представлена через их организационную и нормирующую по отношению к текущей деятельности функцию. В принципе, методологическая работа может обойтись без готовых схем, порождая новые схемы по ходу за счет процедуры схематизации. (Сравни замечание П. Малиновского о возможности порождения методологических текстов без экспликации схем, но схематически организованных. Или реплику Н. Кузнецовой, что на руководимом ею рабфаковском семинаре не читали работ ГП дабы воспользоваться их схематикой, поскольку работали на конкретных материалах участников и создавали собственные схемы.)
Я не думаю, что ГП «так и не понял до конца значение Деятельностного подхода». В частности, излагая в статьях и докладах в натуралистической манере набор теоретико-деятельностных схем, в собственной работе он обращался с ними вполне деятельностно – как с организующими, нормирующими, конструирующими и том числе анализирующими деятельность инструментами. О том, что это именно инструменты для применения в различных ситуациях, свидетельствует отказ (в том же «Кирпиче») от систематизации их в некоторой (квази)теоретической конструкции, венчаемой какой-то метасхемой. Это косвенно подтверждает и А. Тюков, говоря, что ГП в его (Тюкова) докладах 80-х годов интересовали не теоретическое содержание, а способ рассуждения и прежде всего проблематизация анализируемой деятельности.
И, тем не менее, на протяжении многих лет второго периода жизни ММК, а возможно и до его финала, ГП делал особый акцент на теоретико-деятельностных схемах, поставив задачу формирования «методологических предметов», таких как теория мышления, теория деятельности, семиотика, теория сознания и другие (эту, так и не реализованную установку ГП подробно обсуждал в своем выступлении А. Тюков, полагая, что этими новыми предметами ГП хотел заместить традиционные онтологию или метафизику, гносеологию и логику).
Полагаю, что в этом ГП искал ответ на проблемы трансляции и воспроизводства методологии, которые только накапливались по мере ее развития. Я касался проблемы воспроизводства методологической организации мышления, воли к мышлению. Деятельностный период лишь обострил ситуацию: думаю, что проводимая ГП смена поколений, отказ от работы со «стариками»-коллегами и набор молодежи в роли учеников в прямом смысле этого слова был связан с тем, что ГП не увидел у, казалось бы, прошедших полный Школьный курс коллег продолжения методологии. Его собственная и живая методологическая деятельность Кружка при его непосредственном руководстве не транслировались и не воспроизводились. Очевидно, что теоретическое описание этой методологической работы как описание метода могло помочь в этом еще менее. Отсюда, поиск теоретических форм трансляции, во многом, казалось бы, проверенных веками.
Нерешенность проблемы трансляции и воспроизводства методологии демонстрирует, как я пытался показать, и современное сообщество – в условиях, когда к тому же потерян живой образец деятельности. Сумеем ли мы заново поставить эту проблему и тем более её решить, оценивая неудачи ГП и переосмысливая механизмы воспроизводства – вопрос.
3.3. Важнейшей частью Деятельностного подхода было представление о Типах деятельности и соответствующих Типодеятельностных подходах (наряду и ниже собственно Деятельностного подхода).
Можно сказать, что подобные различения потенциально существовали изначально, в частности, за счет противопоставления чужого научного, аналитического по сути, исследования (которое мы, в свою очередь, исследовали на первом, логическом этапе) и собственной конструктивной работы по развитию мышления и «программированию» (этот термин в достаточно узком, как потом было понято, значении стал употребляться очень рано) различных научных дисциплин, имеющих дело с языковым мышлением. С этой точки зрения неточно (по крайней мере по отношению к ММК, если не к персоне его автора) высказывание Н.Кузнецовой, что «мы хотели знать, что такое знание, что такое мышление, что такое деятельность». Мы хотели не столько знать, сколько делать: знать о других для того, чтобы делать посредством себя.
Первая эксплицированная классификация Типов деятельности включала в себя только два класса типов – научно-аналитическое исследование и проектирование (в таких его ипостасях как дизайн, эргономика, градостроительное и архитектурное проектирование, имеющих определенное организационное воплощение и базу для нашей работы).
Думаю, что многие результаты методологов проектирования (включая В.Я. Дубровского и его команду, А.Г. Раппапорта и меня самого) не вошли в корпус методологии в том смысле, что не были пропущены через ГП и остались на уровне частных публикаций и личного опыта. (Подобный факт по отношению к собственной деятельности отмечают и другие участники дискуссии.) Полагаю, что среди опущенных для ММК результатов очень важным является тот, что связан с понятием Типодеятельностного подхода (в его отношении к понятию Типа деятельности) и технологией его применения. Но три схемы, как мне представляется, вошли в оборот и продолжают жить – хотя бы на уровне джентльменского набора. Это схема шага развития, схема ортогонального разнесения элементов деятельности и так называемая категориальная четырехчленка. Подчеркну, что последнее представление деятельности применимо именно в проектировании так называемых «систем деятельности», являясь онтологическим регулятивом процессов проектирования, и становится опасным догматом, если его рассматривать в качестве изображения строения деятельности «вообще» или универсальной онтологии деятельности. (Источником догматической версии является, скорее всего, ГП, который наряду с В. Дубровским и мною претендовал на авторство данной схемы, но при этом решал какие-то иные, не проектные задачи.)
В дальнейшем дуальная классификация была расширена до триады – в результате рефлексии появившихся ОДИ был «сублимирован» новый тип деятельности – программирование. В принципе, проста формальная процедура порождения как различных типов деятельности, так и подходов («управленческий тип деятельности», «социологический подход»). Но, будучи исполненной формально, эта процедура пуста до тех пор, пока не проделана методологическая – в том числе рефлексивная – работа по конструированию/реконструкции соответствующих механизмов. Другими словами, методология вводит в оборот представление о типе деятельности только в том случае, когда осваивает его в качестве собственного инструмента.
Непроработанность понятия типа деятельности приводила к тому, что освоенные методологией типы оставались набором, предметом классификации и не была проделана особая процедура по построению типологии Типов деятельности. (Если быть пуристом, то нужно сказать, что термин «тип деятельности» неверен, и правильнее говорить о «классах деятельности».) Задача, оставленная на будущее и обладающая очень высоким потенциалом.
3.4. Отмечу проблему, которая присутствовала, но практически не обсуждалась в ММК и была затронута, очень сжато, в дискуссии (главным образом А. Тюковым). Это проблема единиц деятельности – будь то в процессе исследования или реконструкции.
Несколько удивляющий факт заключается в том, что оперировали абстрактными и далекими от эмпирической данности «сферами» и «системами» деятельности, полуосознанно противопоставляя их группам, организациям, институтам. За этим, вероятно, стоит специфика жизненных траекторий лидера и ведущих участников ММК, а также повышенный интерес к инновационным типодеятельностным представлениям. Свободные по отношению к государственным структурам и, обратная сторона медали, маргинальные по отношению к ним, мы были далеки от проблем этих структур (в том числе управленческих). Работая с типодеятельностными представлениями, мы снимали определенные проекции с оестествленного и организационно упорядоченного общества (в любой организации реализуется набор типов деятельности, даже если внешняя функция заострена на одной лидирующей), не получая дополнительных стимулов для исследования того или иного организационного целого. Другими словами, имея дело с теми же организациями или социальными институтами, мы рассматривали их прежде всего со стороны определенных внешних функции (научные как исследующие, проектные как проектирующие) и далее обсуждали инструментализацию этих функций. (Оставляя, скажем, науковедению, социологии организаций и другим исследование остальных деталей.)
Сегодня, заново решая проблему социального места методологии при сохранении установки на управление социальным развитием, методология должна, по-видимому, обратиться к проблеме единиц своего эмпирического исследования и освоения, т.е. к проблеме, на каком материале и за счет которого материала она будет осуществлять свое собственное и общественное развитие. (Методологию часто упрекают в паразитировании на различных материалах. Разобраться с ним позволяет Деятельностный подход, построенный на И-Е- принципе.)
4. Об ОДИ как итоговом результате развития ММК говорят и пишут постоянно. Признано, что здесь сведены воедино и получили развитие многие достижения деятельностного периода ММК. Но мне кажется, что остался совершенно не использован ресурс схематизации ОДИ для нового понимания мыслительной деятельности – понимания ОДИ как полноценной формы организации мыслительной деятельности и предмета соответствующей теоретической рефлексии.
Если полагать схему организации ОДИ единицей мыслительной деятельности, то придется радикально пересмотреть работу ММК первого периода, когда в качестве единиц мыследеятельности принимались атрибутивное знание, знак, с которым связаны грамматические и понятийные значения и употребления, а также тексты, в которых представлены процессы решения задач. Мышление с этой точки зрения есть процесс с его различным инструментарием, распространенный на всю структуру ОДИ-деятельности.
5. Наконец, ММК, в том числе благодаря ОДИ, дал основания для понятия о субъектности деятельности и субъектах деятельности. Это понятие, пропущенное методологией через себя, а потому доведенное до определенной технологии, способно стать, с моей точки зрения, одной из ипостасей той свободы, которая возможна в современном обществе.
Возвращаясь к теме «методология и этика, методология и воля к власти» скажу: установка на формирование субъектов деятельности, а не себя как субъекта власти является для меня вполне очевидным объявлением этической позиции.
________
КОНФЛИКТ КАК ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ЭЛЕМЕНТ ИГРОВЫХ ТЕХНОЛОГИЙ
Конфликтология и конфликты