Яндекс.Метрика

Кризис науки как главный элемент западноевропейского кризиса: идеология натурализма и неограниченное распространение субъективизма

Кризис науки как главный элемент западноевропейского кризиса: идеология натурализма и неограниченное распространение субъективизма

Кризис науки как главный элемент западноевропейского кризиса: идеология натурализма и неограниченное распространение субъективизма

Сергейцев Тимофей Николаевич — методолог, член Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня»

Античность, воспеваемая Ренессансом, науки как таковой не имела и не знала, хотя и создала некоторые исходные предпосылки для её появления. Дальше них дело, однако, не пошло и пойти не могло. Мир античного знания и мир собственно науки — два разных мира, как метко выразился А. Койре, это мир «приблизительности» и универсум прецизионности соответственно (одноименная работа). Греки знали то, что знали, и имели то, что имели. И только. Мы знаем о том, чего не видим, не слышим и чего вообще не чувствуем (и не можем), что нам непосредственно не дано, только через машину деятельности. Мы, учёные (мы все — учёные), знаем о том, чего не знаем, имеем то, чего ещё (или уже) не имеем. В этом суть науки. Для греков это было бы абсурдом. Сократ утверждал о знании только факта незнания, но не о содержательном знании самого незнания.

Наука же исходит из существования идеального как реальности, то есть из бытия Бога. Доступность мира человеку исходя из его мира, создания, возможность мир «разобрать» и посмотреть, «как там внутри», обоснована только откровением. Как последовательно доказывает О. Шпенглер в «Закате Европы», греки не приняли бы саму идею бесконечности, если бы её почему-то удалось для них сформулировать и представить, для них бесконечность скрыта ужасом космоса. Наука вырастает из познания бесконечного как из своего основного предмета. Введение в науку является сугубо теологическим введением, принадлежит отнюдь не деятелям Ренессанса или тем более Просвещения, а совершено ранее, в том числе таким автором как Николай Кузанский (см. его трактат «Об учёном незнании»). Вопрос о том, играет ли Бог в кости, оставался основополагающим и для Эйнштейна. Подчеркну ещё раз: дело не в личных «заблуждениях» учёных, «не помешавших» им открывать «объективную» истину, а в самой структуре истины, позволяющей себя открывать только определённым образом.

То, что Бога нет именно потому, что есть наука, — не более чем идеологический софизм. Он был развит идеологами Просвещения (которое само есть исключительно идеологический процесс) ради достижения вполне земных задач свержения власти монархов, поддерживаемой католической властью (католицизм в принципе есть употребление христианской веры для решения задач власти), ради исторической ликвидации классического государства Платона — Гоббса и учреждения на его месте социально-революционного хаоса. Впрочем, социотехническая позиция и тогда (от английской революции до американской и французской), и сейчас (от 1968 года в Париже до «арабской весны» и Украины-2014) ещё не может владеть и управлять непосредственно хаосом. Социотехническая позиция, по меткому выражению Г. Щедровицкого, всегда имеет «паразитический» характер, ей нужен «организм-хозяин», который будет ею «болеть». Таким образом, вопреки последовательному революционизму и государство, и общество не сходят с арены истории, их приходится модернизировать и приспосабливать к перманентному кризисному существованию.

Требование ликвидировать частную собственность, выдвинутое Марксом, было методологически наивным, возможно, синтетическая природа современного Марксу капитала заслонила суть происходящего с властью. Владение, собственность — всего лишь производная власти в стереотипных ситуациях экономических взаимодействий. Можно сколько угодно устранять собственность, но власть воспроизведёт её как свой институт, машину стандартного применения через делегированную инстанцию властвующего собственника. Правовая теория собственности как господства над вещами всегда была нелепостью, ведь всё происходит между людьми, и это люди господствуют друг над другом, вещь собственности — это раб.

Власть, даваемая научным знанием о социальной реальности, может принадлежать только тому, кто способен обладать самим таким знанием во всей его деятельностной полноте, разумеется, а не только в виде непонятного теоретического шифра, да ещё с заведомо введёнными в него искажениями для «непосвящённых». То есть только тому, кто это знание может сам открыть, освоить и использовать. Речь не идёт, разумеется, о социологии как дисциплине. Её появление уже есть рефлексия, фиксация и оформление самого факта существования и функционирования такого социального знания — научного — в социуме. Разумеется, такая способность, деятельностная и историческая, не принадлежит исключительно олигархиям — от флорентийской до англосаксонской. Но они сделают всё, чтобы ограничить доступ к действительности такого знания, применяемые ими меры будут носить (и носят), мягко говоря, системный характер. В СССР была построена социотехническая позиция рафинированно научного, освобождённого от частного олигархического носителя типа. Капитал, разумеется, никуда не делся, но он был полностью огосударствлен (в чём СССР упрекали троцкисты — см. например, Т. Клифф «Госкапитализм в России»). Однако вместе с научно обоснованной позицией социотехники, сверхвласти СССР получил и родовую травму социотехники, основанной на науке, — светскую веру человекобожия, неустранимые семена предстоящего кризиса и революционного мышления, всегда опровергающего не столько сам порядок, сколько его религиозную охрану.

Откуда эта потребность в вере, если наука «всё может»? Почему Робеспьер успел прийти к пониманию необходимости Верховного Существа и его культа в историческое мгновение между тем, когда казнил он и когда казнили уже его? За первую половину XIX века этот культ уже соорудили, а к концу XX века он приобрёл развитую форму двух сиамских близнецов — коммунизма и неолиберального демократизма, дерущихся за общую часть своего единого организма. Сугубая частичность, относительность и принципиальная опровергаемость научного знания стала общим местом в методологии и философии науки последней четверти XX века. Этот вывод сделан и на Западе, и у нас — исторически синхронно и независимо друг от друга.

Для социальной практики сверхвласти, пользующейся наукой, это практически приговор, во всяком случае, решающая дело улика. Всё в социальной реальности, что «не укладывается» в объект, а значит, неизбежно «лезет в субъект» в соответствии с научным методом, просто ликвидируется. Такова норма базовой научной практики — эксперимента. Учёный удаляет те элементы реальности, которые мешают реализовать его неуниверсальный, единичный объект в поле его господства «над природой», которая тем самым тоже должна стать неуниверсальной, единичной. В социальной реальности это означает массовые жертвы вследствие войн, революций, репрессий, геноцидов, лишения доступа к жизнеобеспечению, хаоса и разнообразного нестроения, разрушения защитных механизмов этики и морали. Оправдать это может только религия без Бога, где человек человеку — Бог. Один уничтожает, другой уничтожаем, все согласны, хотя уничтожаемые недовольны. Но согласны.

Неважно, кто аннигилируется конкретно, — враждебный класс и социальный элемент, расово неполноценные или просто многочисленные «неудачники» либерального экономического порядка, которых должны съесть наркотики, алкоголь, болезни (медицина, будучи платной, дорога и недоступна), снижение воспроизводственного демографического потенциала за счёт ликвидации биологических полов или просто голод в странах победнее. Поскольку сверхвласть чистого научного разума как такового в виде СССР устранена, а социотехническая позиция вернулась в частные руки олигархии, может показаться, что теперь это будет сверхвласть «с человеческим лицом», что всячески пытается доказать неолиберальная идеология и её пропаганда. Но не стоит забывать, что научный элемент из этой позиции уже неустраним как основной и без него ничего функционировать не будет в принципе, взгляните хотя бы на глобальные политические технологии. Так что олигархическая благотворительность сегодня уже даже не лицемерие, а в первую очередь приём налогового планирования.

Здесь важно сделать ещё одно замечание о науке, её прошлом и, возможно, будущем, когда она таки будет освобождена от непосильного бремени обоснования социотехники, а значит, и от в корне извращающей сущность науки и навязанной ей идеологической функции — натурализма и сможет двинуться дальше по своему собственному пути.

 Рубеж Сократа — Платона в европейской мысли создал своего рода развилку: мышление о человеке и социальном, и мышление о природе, которые начали развиваться как бы по своим особым законам. Универсальное мышление досократиков оказалось расщеплено. Ввиду бедности источников и кажущейся «простоты» досократических «концептов» современная мысль почти не обращает внимания на этот период, относясь к нему как к интеллектуальному «Парку Юрского периода». Хайдеггер, роль которого в анализе западного кризиса мы обсудим ниже, последовательно и убедительно развивает тезис, что без реконструкции содержания досократического мышления, его оснований у нас не будет ключа не только к разрешению кризиса, но для начала и к его, кризиса, пониманию. Выскажу в этой связи некоторые гипотезы.

Атомизм, понимаемый как буквальная аналогия наблюдаемых нами макроскопически, непосредственно («материальных», «натуральных») «частей», из которых «собираются» такие же непосредственно наблюдаемые «целые», — не единственный вариант атомизма. Сегодня из физики известно, что ничего подобного не существует, что ясно, однако, и из внутренних метафизических и логических проблем самой концепции (что такое границы неделимых частей, что есть их размер, поверхность, из чего они состоят и т.п.). Другая версия атомизма заключается в том, что реальность надо понимать как структуру, аналогичную знаковой. Например, слово ясным и понятным образом неделимо, хотя его можно разделить на буквы, но они по смыслу словами уже не будут. Если реальность есть текст, то ясно, почему вначале было Слово, и почему словом мы можем понять (открыть) реальность. Логика, которую такие аналитики кризиса европейского мышления, как Х. Зигварт, начали обсуждать в контексте психологического обоснования, вообще, скорее всего, произошла из практики правового рассуждения, где формальная однозначность результата социально необходима.

Человеческое мышление имеет право на существование именно как человеческое и в качестве такового эффективно во всём спектре задач, решаемых человеком. Здесь не место развивать тему во всей её полноте, но для понимания кризиса важно нижеследующее.

Исходя из описанной выше развилки мышления, наука развивалась как наука о «природе», вычленив из реальности и фактически создав саму эту «природу». Мысль о человеке развивалась как то, что присуще самому человеку, руководит его существованием и меняет его. Различение субъекта и объекта к действительности человека и человеческого неприменимо. Скажем, вещь не есть для человека объект. В конечном счёте оказалось, что бытие человека как человека в отличие от вещей, существование которых обеспечивает человек, обеспечивается только Богом. Вне этого фундаментального принципа нет никакой европейской цивилизации, нет всего, что она сделала.

Наука же вычленила «природу» из вещей как нечто, что существует без человека, вне и помимо него. Вещи обесчеловечились, строго говоря, перестав быть вещами. И наступил исторический момент, когда появилось методологическое и метафизическое обоснование научного взгляда на человека и человеческое, то есть и на вещи в их полноте существования при человеке, и на деятельность человека и его жизни как к «природе», созданной и обоснованной наукой. Идеология этого подхода и является натурализмом — общей основой всех конфликтующих идеологий современной (XX–XXI веков) сверхвласти. Но кризис лишь обслуживается идеологией, рождается он западным практическим, историческим, политическим, мыслительным полаганием, его содержанием, которое может быть описано как метафизика научного субъекта и которое в общем виде известно как постулат Декарта «мыслю=существую».

Начало

1.    Философская рефлексия кризиса западноевропейской цивилизации и её отношение к текущему моменту
2.    Маркс как революционер: учреждение и обоснование инстанции социальной инженерии, альтернатива которой — самоопределение и персонализм
3.    Кризис науки как главный элемент западноевропейского кризиса: идеология натурализма и неограниченное распространение субъективизма
4.    Западный кризис в анализе западных постмарксистов: М. Хайдеггер, Ф. Ницше, О. Шпенглер, Г. Гессе
5.    Русская культура и цивилизация в обмене и конкуренции с западным миром — современная ситуация и её исторические предпосылки
6.    Русская рецепция западной культуры и цивилизационных устоев
7.    Русский социальный проект, русская трагедия, русский постмарксизм, русская философия
8.    Судьба России

Источник

__________

РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ — НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА КОНФЛИКТОЛОГИЮ В РОССИИ