С. К. Не могли бы вы несколько подробнее остановиться на формах бытия, способах существования, механизмах самореализации этой иллегальной, не нуждающейся в оправдании закона «власти самой по себе»?
В. П. То, что Вы, очевидно, подразумеваете под «способами самореализации» власти, я называю технологиями 
власти. Под такого рода технологиями я понимаю определенные промежуточные, но непереходные структурные образования, «действующие» в границах институциональных систем власти. Я вижу в этих технологиях не просто набор нейтральных технических орудий, которые волен как угодно использовать отдельный политик, группа или институт. Все дело в том, что эти технологии власти существуют независимо от господствующего политического режима. Если хотите (правда, это будет некоторым упрощением), технологии власти – это бессознательное власти. Сейчас в публицистике и научной литературе достаточно распространена точка зрения, согласно которой Россия была заражена цивилизаторской марксистской идеей: эта идея при посредстве левой интеллигенции проникла в массы и, в конечном итоге, ее тотальное насаждение привело к террору. Иными словами, первопричина – идея, следствие – террор. Я же пытаюсь двигаться в обратном направлении и полагаю, что сталинская террористическая машина является первичной по отношению к идеологическим, политическим и экономическим механизмам.
Другой немаловажный момент. Я допускаю подобное выделение террористического пространства в силу того, что в нем власть функционирует как чистое насилие, т. е. в этом пространстве технологии власти проявляются через наращивание насилия, которое может остановить лишь исчезновение самой власти. Вот почему для меня не имеет смысла вопрос об идейной направленности сталинского режима, так как террористическая машина обладает своей «суммой технологий» и только поэтому она действует. Лишь когда будет проведен скрупулезный анализ механизмов функционирования этой машины, можно будет выделить идейные мотивы тех или иных групп власти, хотя их психологические «переживания» не смогут иметь какого-либо отношения к принципам ее функционирования. С другой стороны, многие исследователи (социологи и историки) сегодня пытаются подсчитать количество погибших насильственной смертью в нашей стране, начиная с 20-х годов, и называют цифру в 50–70 млн. человек. Конечно, легче всего забыть и не вспоминать, как если бы это все произошло в другом времени и с другим народом. Ну, а если помнить? Что же произошло? Мор, чума, вспышка эпидемии насилия? Можно ли понять результаты действия террористической машины, оставаясь в здравом уме? Исчез, стерт с лица земли, почти изъят из национальной памяти громадный континент исторической жизни. Такова плата за «светлое будущее». Может быть, это необходимое жертвоприношение народа, решившего одним ударом завоевать будущее, и винить тогда нужно только этот народ? Вопросы, вопросы… Я убежден, что это катастрофа не просто политическая, а скорее, биологическая, и ее невозможно осмыслить в терминах «красных» и «белых», плохих и хороших вождей и т. п. Отсюда следует только один вывод: машина террора, достигшая таких «невиданных» оборотов, должна быть осмыслена как сущностная база сталинского режима власти.
С. К. Очевидно, в функционировании этой чудовищной машины террора существует определенная цикличность, и каждый цикл имеет свою специфику. Скажем, сталинский режим, уничтожение миллионов людей – это одна ситуация, послесталинскне и особенно послехрущевские годы, когда репрессии стали выборочными и изощренными (вспомните заключение диссидентов в психбольницы во времена Брежнева, да и после Брежнева эта практика имела место),– это нечто иное. Очевидно, в различные периоды изменялся и лик террора?
В. П. Для меня очевидно, что в сталинскую эпоху террористические акции были непосредственно локализованы на человеческом теле: оно подвергалось пытке, дознанию, устранению, казни, голоду, насильственному перемещению и т. п. Изобретались все новые и новые карательные средства для того, чтобы сделать индивидуальное тело (с его памятью, интимной жизнью, судьбой) социально-политически и национально невидимым. Во имя чего? Во имя создания нового типа тела, массовидно-коллективной телесности как основного ресурса становящейся имперской власти. Пространство повседневной жизни и образы «светлого будущего» определялись тем, что оставалось социально невидимым,– бериевской картой лагерей. Власть действительно казалась чудом сверхпродуктивности, во всяком случае так представлялось ей самой (невидимые рабы ГУЛАГа как создатели материального богатства, самый дешевый труд как труд самый продуктивный). Единственным препятствием для этого типа власти оставалась Природа. Можно даже сказать, что имперская власть, во всех ее возможных схемах тоталитарности или авторитарности, существует только до тех пор, пока существуют людские и природные ресурсы, пока существует бесконечная по своим ресурсам Природа, т. е. Природа как Миф. И эта власть космократична, ибо решительно отвергает Историю.
В последующие годы произошла явная трансформация террористической направленности власти, она как бы стала иной, но от этого не менее, а даже более деструктивной в силу своей изощренности и присущей ей с самого начала политической слепоты. Террор сталинского типа со всеми его массовыми эксцессами уходит в тень: власть не столько утрачивает интерес к непосредственному насилию над человеческим телом, сколько вся область существования и выживания человеческого тела уже достаточно деформирована непрерывностью многолетнего террора и поэтому является продуктом этого типа власти. Однако, террор не прекращается, он лишь меняет точки приложения своих деструктивных сил.
Террористическому освоению подвергается весь горизонт природной материи, окружающей, дающей и поддерживающей жизнь человека: воздух, вода, питание, рождение, детство, смерть и т. п. Эта власть во все большей степени становится стратегией дефицита жизни. Теперь власть, уже превратившая человека в один из природных объектов, может бесконечно наращивать свое могущество (политическое и экономическое), становясь главным и, пожалуй, единственным потребителем природной материи, всех ресурсов жизни: еще больше металла, зерна, электроэнергии и нефти, еще больше и больше… Эскалация, параноидальная идея потрясти, разрушить, захватить Природу как великий символ бесконечности самой власти. Этот тип власти лишен известных качеств западной государственности, ибо он и не пытается охранять жизнь и собственные основания, а бессознательно соизмеряет себя лишь с бесконечными ресурсами Природы. И естественно, что с истощением последних эта власть гибнет, более того, она и существует как определенный и крайний тип властных отношений, лишь ведомая этой волей к самоуничтожению, инстинктом смерти, который не устает обесценивать жизнь. Не Жизнь, а Смерть является ее сутью, ее символом. И этот символ смерти не представляет собой какую-то осознанную цель, скорее сама технология власти эффективна только в той степени, в какой она способна превращать живое в мертвые объекты природы. Антиэкологический пафос созидания массовидного, великого, бесконечного – это все тот же пафос смерти. Смерть все чаще предстает перед нами в качестве банального события повседневности. Государственная политика становится политикой суицидального типа – политикой уничтожения национальных ресурсов жизни.
С. К. Но подобное не может продолжаться бесконечно, даже в нашей огромной стране, где власть имеет возможность ради своих амбиций «пожертвовать» десятками миллионов не принадлежащих ей человеческих жизней. И тут наступает коллапс – крах власти? Или, напротив, пробуждается стремление власти в последнем пароксизме уничтожить, если хотите, доуничтожить, «доистребить», как сказал поэт, все вокруг себя, все, в чем так или иначе теплится жизнь?
В. П. Естественно, рано или поздно наступает время, когда подобный тип власти достигает предела собственного существования, и именно в силу этого она не способна контролировать процессы своего воспроизводства, ибо они полностью определяются ее возможными ресурсами. Собственно, можно говорить о двух политиках имперского типа власти. Первую можно было бы назвать макрополитикой, так как она в основном базировалась на избыточности видимых природных и людских ресурсов; она даже достигла неких форм спонтанной искусности в разработке стратегий дефицита как политических стратегий (особенно эффективной оказалась политическая и идеологическая манипуляция продуктами первой необходимости). Эта власть дарует своему подданному право на жизнь, но только в той мере, в какой он остается ее вечным должником; и это вполне закономерно, так как в жизни эта власть не видит ничего сверхценного и не умеет ее поддерживать и охранять. Но вторая политика – это уже политика, которая осуществляется властью как бы за пределами собственного существования. Что значит, например, «производить хлопок»? Это значит одновременно уничтожать природно-жизненные ресурсы тех, кто этот хлопок собирает, уничтожать то, что составляет основу существования самой власти. Иначе говоря, эту политику можно смело определить как микрополитику, или точнее, как молекулярную политику, которая захватывает и разрушает, истощает и распыляет ресурсы жизни уже на микроуровнях существования природной материи (вырождение населения, частота заболеваемости и смертность, вплоть до угрозы возвращения эпидемий древности, экологическая катастрофа и т. п.).
Но если на уровне макрополитики еще было возможно управление (через террор и угрозу насилием) процессами жизни, то на уровне микрополитики включаются такие процессы, которые делают саму власть просто игрушкой в руках будущей катастрофы. Иными словами, для того, чтобы тоталитарный тип власти мог продлить свое существование, необходимо в неограниченном объеме возобновлять все природные и людские ресурсы, ибо эта власть есть патология природы, она природна именно в этом негативном смысле, ибо считает все, что вне ее, только природой. Поэтому эта власть в своем предельном образе является не бюрократичной, а космократичной: цель ее бесконечной агрессии – ноосфера. Молекулярная политика, естественно возникающая из макрополитики, есть политика конца империи и имперского сознания, если, конечно, мы найдем в себе силы вырвать труд и мысль из этого имперского капкана.
Машина террора
Распад империи и новые экономии жизни
________________
Политические и геополитические аспекты в контексте конфликтологии
Конфликтология и конфликты