(Беседа с В.А.Подорогой)
Сергей Королев. Валерий Александрович, круг ваших научных интересов достаточно широк – история философии, семиотика, анализ коммуникативных стратегий, философская антропология… Но мне все же хотелось бы поговорить с вами о власти, о ее знаках и ликах, о власти явной и неявной, о технологиях власти и иллюзорности амбиций тех, кто считает, что постиг сущность власти и овладел ею. Этот разговор представляется мне тем более интересным, что в прошлом году в журнале «Киносценарии» была опубликована ваша работа «Знаки власти», шестнадцать коротких, но, я бы сказал, очень емких и содержательных эссе, ставших, на мой взгляд, незаурядным явлением в нашей отечественной философии.
Речь идет также о некоторых актуальных для нас проблемах, которые мы нередко воспринимаем как чисто политические, через призму неидеологизированного, политически неангажированного философского сознания. И начать, наверное, следовало бы с гого, что есть Власть. Не знаю, насколько совместимо подобное написание этого слова с вашим последовательным стремлением лишить власть ее мистического или полумистического ореола, элиминировать порожденную властью систему мифов…
1. МИФОЛОГИЯ ВЛАСТИ
Валерий Подорога. Да, действительно, я стремлюсь к тому, чтобы демифологизировать власть. Способность власти к собственной мифологизации просто поразительна, она никогда не хочет быть, а хочет лишь казаться. Общепризнанным является, например, представление о власти как о политической власти. Если это власть, то она всегда политическая. В таком случае демифологизацией власти будет ее деполитизирование. Однако, то, о чем я говорю, не следует переносить в непосредственный политический опыт (деполитизирование армии, органов безопасности и т. д.). Я полагаю, что исследователь» должен строить такие познавательные модели, которые позволили бы ему «засечь» власть там, где она существует без всякого прикрытия или маски, там, где она, как говорит Фуко, «не ожидает нападения». Политический образ власти – одна из масок. Реальное функционирование власти не находится в сфере политически видимого. Меня интересует власть как событие, т. е. независимо от того, от имени кого она себя заявляет, является ли она легитимированной или нет. Иначе говоря, я отказываюсь от определения властной функции через модус обладания: некто, обладающий властью, есть субъект власти. В данном случае, меня не столько смущает тавтология подобных суждений, сколько их скрытая предпосылка: власть дана, власть открыта к обладанию, обладай ею, борись за обладание ею и т. д. Но если она все же не дана, а уже есть, т. е. существует, действует до всякого обладания? Крайне интересен, на мой взгляд, именно этот зазор между обладаемой властью и властью существующей.
С. К. Иными словами, вы разделяете понятия «власть» и «политическая власть» и полагаете, что власть как явление, механизмы власти не могут быть адекватно поняты в рамках традиционной схемы субъект-объектных отношений?
В. П. Дело в том, что власть не очевидна, очевиден лишь политический опыт, в который мы сегодня ввергнуты. Именно он ослепляет нас своей доступностью и даже, я бы сказал, дешевой навязчивостью. Неочевидность власти, на мой взгляд, заключается в том, что она лишь в отдельных случаях может определяться с помощью субъектных отношений, в модусе обладания. Мишель Фуко показал, что сама субъективность есть идеологема власти: не мы присваиваем себе власть, а она нас присваивает, через язык, даруя нам чувство обладания. Другими словами, субъект власти возникает как знак ее мистификации, исчезновения, как знак ее неподвластности ничему вне себя.
Чтобы пояснить сказанное, приведу пример. Допустим, некто выступает в качестве субъекта власти, другой же – в качестве объекта. В один момент я могу быть субъектом определенного опыта властвования, в другой – я уже выступаю как объект. Более того, существует предел компетенции, который никогда не превзойти субъектам власти и за которым власть из средства по достижению определенных целей становится властью самой по себе, т. е. тем, что создает самих субъектов власти. Этот предел компетенции указывает на существование такой сферы власти, которая остается как бы «между» субъектами власти и никаким образом не может быть сознательно (на уровне определенных решений) освоена. Я мог бы сказать, что есть власть отца, власть врага, власть тюремного надзирателя, власть чиновника, власть военачальника и т. п. Размышляя о власти, не стоит сразу же отводить ей место только в суверенности государства, института или партии. Власть – не на верху, она не есть то, что высится и разрастается в бюрократические пирамиды и иерархии: власть – это совокупность непрерывно совершаемых воздействий, но вовсе не образ. И поскольку эти воздействия непрерывны и даже, можно сказать, случайны, они не могут быть сведены к легальной норме поведения. Та власть, о которой я говорю, иллегальна и не нуждается в законе для осуществления своих властных функций.
С. К. Интересно, в какой мере ситуация мистификации власти соотносится с Вашей идеей о наличии тайной и явной власти? На первый взгляд, эта идея воспринята достаточно широким кругом обществоведов, политических деятелей и просто политически ангажированных интеллектуалов. Но не скрывается ли за сходством терминов совершенно различное понимание проблемы?
В. П. Я предпочитаю более точный термин – видимая и невидимая власть, дающий более сгущенное представление о явлении. Далее, необходимо развести обыденные, установившиеся понятия о тайной и явной власти. У нас тайная власть – это обязательно ЦРУ, КГБ и т. д. В данном случае, речь идет совсем о другом. Когда я говорю о неявной или невидимой власти, я имею ввиду технологию власти, которая не эксплицируется ее носителями.
Видимый нами ряд знаков, с помощью которых власть заявляет о своем присутствии (символика, ритуалы и т. п.), скорее относится к словесному воплощению власти. Необходимо найти другую позицию видения, заняв которую, мы сможем увидеть механизмы власти. Мы должны смотреть на власть из ее собственной тьмы, и только тогда мы станем зрячими, когда увидим конкретный механизм власти, продуцирующий свою моральную форму как некое halo, сияние или нимб. Это дает возможность власти избавиться от ее собственной тени. Иначе говоря, мы должны смотреть на власть ее собственными глазами.
С. К. В одной из своих публикаций Вы уподобляли тоталитарную власть провалу во вселенной, черной дыре, которая поглощает и присваивает генерируемую социумом энергию. И здесь появляется своеобразная оппозиция сияющего, нимбоподобного образа видимой власти и непроницаемой тьмы ее реального облика. Насколько я понимаю, «черная дыра» это, конечно, не прямое противопоставление «темного» и «светлого» начал в нашем обществе, а скорее метафора, аналог, скажем, «морды власти» (М. К. Мамардашвили), оскала жуткого черного зверя…
В. П. Действительно, я писал о том, что деспотически-тоталитарная власть напоминает (и здесь я прибегнул к довольно рискованной аналогии) известный астрофизический объект – черную дыру. Подобно последней, темное, невидимое тело власти всасывает в себя всю возможную энергию социума, наращивает массу насилия и террора до той критической плотности, пока она не станет причиной суицида деспота. Мы видим то, что с нами делает власть, но не видим и не можем видеть, что делает власть именно такой, какова она есть, т. е. черной дырой социума. Власть деспота производит сгущение минусовой социальной материи и потребляет, потребляет, потребляет… Все без остатка пожирается этой властью, ибо всякий внешний предел ее агрессии не является границей, но лишь порогом интенсивности. Он лишь усиливает голод власти, понуждая ее потреблять все больше и больше… Парадоксальность социальной физики этой власти заключается в том, что она существует лишь до тех пор, пока находится в трансгрессивном состоянии, пока она «накачивается» социальной энергией. И именно тогда она начинает светиться, блистать, является нам во всем великолепии знаков и фигур, пространств и горизонтов, оставаясь при этом черной дырой.
Но есть и другой аспект проблемы. Дело в том, что беззащитность перед лицом власти, а отсюда чувство страха и тревоги образовали в нашем обществе устойчивый негативный фон жизни. И сегодня между социально активной и творческой личностью, отдельными группами населения и властью как системой насилия нет промежуточного социального пространства (то, что обычно называет «гражданским обществом»), ограничивающего действие властных структур до того демократически разумного предела, благодаря которому власть может осуществляться в рамках законности и легальности. Но власть, чьи механизмы прозрачны, видимы и доступны для членов общества, это уже другая, несбыточная власть. Напротив, абсолютная власть по самой своей природе не может быть ни законной, ни легальной. Более того, тоталитарный тип власти в несравненно большей степени, чем какой-либо другой, стремится к тайне, секретности, закрытости. Все приписываемое власти является не более чем оптической ошибкой, ибо никто не может сказать, что это действует власть, и приписать ей ответственность за свершенное. Тайна и есть то безвоздушное пространство, где задыхается правовое общество, но легко дышит власть.
Феномен власти
Распад империи и новые экономии жизни
____________________
Политические и геополитические аспекты в контексте конфликтологии