Яндекс.Метрика

Розин В.М. Четвертое открытое письмо методологическому сообществу

Розин В.М. Четвертое открытое письмо методологическому сообществу

Четвертое открытое письмо методологическому сообществу

I

 

Розин Вадим Маркович-
Розин Вадим Маркович

Начну с пояснения своего понимания ситуации и отношения к ней, поскольку увидел в реакции методологов на мои письма высказывания,  требующие отклика. Я в отличие от Вячеслава Марачи  не призываю методологов забыть разногласия и сосредоточиться на разделяемых всеми общих положениях.

 «Что же касается, ‒ пишет Слава, разбирая позицию Бориса Сазонова и мою, ‒ методологической программы, ориентированной в будущее, то я полагаю, что “постмодернистский” период разбегающихся в разные стороны “авторских методологий” пора завершать, переходя от персоналистических амбиций к институциональной стратегии возрождения интеллектуальной традиции ММК. В 2003 году (см. доклад на Чтениях) в качестве альтернативы большевистскому принципу “по-ленински размежеваться” я предлагал принцип “перекрывающегося консенсуса” Джона Ролза: сфокусироваться не на различиях взглядов или технологий, а на тех наших основаниях, которые являются общими. Уже 7-й год я пытаюсь реализовывать этот принцип в нашем семинаре «Системное мышление и институциональный подход»».

 Хорошо бы конечно, но мне кажется этот призыв нереалистичным. Дело в том, что некоторые методологические группы так разошлись в своем развитии, что пока, на мой взгляд, совершенно не готовы к сотрудничеству. Проблему усугубляют и разные политические взгляды их лидеров. Это реальность, и ее нужно признавать. Как бы подтверждая эту мысль, только что получил письмо-размышление Л.Цой, в котором она утверждает, что действия Петра  Щедровицкого и Веры Даниловой в России «направлены на возбуждение вражды и  изоляции тех, кого они считают самозванцами и кто делает свое дело». Цой предполагает, что поэтому «большинство из методологического сообщества, вряд ли готовы» иметь с ними дело. Я слышал от Сергея Попова и более жесткие оценки Петра и старых методологов. Юра Громыко в отличие от Попова избегает конфронтации, но и он, я предполагаю, не захочет на равных сотрудничать с другими методологическими группами. Возможно, я ошибаюсь. Что касается взглядов Петра и Даниловой, то лично я их разделяю, но, если бы даже был с ними не согласен, к методологии это прямого отношение не имеет.

Я пишу и посылаю свои письма вот для чего. Во-первых, хочу инициировать в методологическом сообществе размышление и разговор о методологии на современном этапе. Я бы решение этой задачи назвал «возобновление методологии». И судя по откликам, эта моя инициатива была правильной. Во-вторых, у меня есть желание рассказать, как я сам вижу решение поставленной задачи, в надежде, что найдутся коллеги, которым направление моих поисков будет близко. Думаю, мои поиски будут полезны и для тех методологов, которые придерживаются противоположных убеждений, поскольку письма могут заставить их укреплять свои позиции, а иногда и что-то пересмотреть. В-третьих, обсуждая условия возобновления методологии на современном этапе, я понял, что стоило бы рассказать и о том варианте методологии, который я лично развиваю. Основные онтологические представления этой методологии я излагаю ниже.

Я исхожу из того, что, если мысль живая и актуальная (а выясняется это лишь практически), то она даже без институциональной поддержки все равно будет взята и работать на благо. Кстати, обратите внимание: я рассылаю письма в основном своим друзьям, другое дело, что у меня нет установки, запретить кому-то их читать.

Теперь позиция моего друга Виталия Дубровского. Вот что он пишет издалека.

 «1. Прочитав внимательно три письма В.М. Розина и ответы на него, я убедился, что не согласен ни с одной из высказанных точек зрения. Я рассматриваю методологию ММК как деятельностный подход, для которого характерен новый тип мышления, в принципе, отличающий его от других существующих мыслительных подходов. Именно в этом я вижу его непреходящую историческую ценность. Этот новый тип мышления определяет идея деятельности и эксплицирующие ее принципы, такие как изначальность, воспроизводство и нормативность деятельности. На мой взгляд, методология ММК никогда не выходила за пределы идеи деятельности, а сам Г.П. никогда не нарушал ее принципы. Именно поэтому я употребляю термин «деятельностный», а не «системо-мысле-деятельностный» (СМД), или доведенный до логического конца «системо-мысле-коммунико-пониманиево-деятельностный» (СМКПД).

2. В духе Марка Твена можно сказать, что любой из слухов, или что методология ММК уже завершена, или напротив ее срочно надо развивать, или она в принципе недостаточна для чего либо, или она уже мертва, слишком преувеличен, хотя бы потому, что деятельностный подход еще даже не сформировался и пребывает в зачаточном состоянии. Вместе с тем, я уверен, что как новый тип мышления он обладает несомненными преимуществами по сравнению с другими существующими подходами и не нуждается ни в каких дополнениях, не соответствующих идее деятельности и ее принципам. Жизнеспособность и эффективность деятельностного подхода зависит исключительно от нашей решимости продолжать его разработку.

3. Если на семинарах ММК участники должны были соблюдать принципы деятельностного мышления, в противном случае они лишались слова и отправлялись в «другую кухню» (Г.П., насколько я помню, говорил «другую комнату», правда, показывая при этом на свою кухню. ‒ В.Р.), то на ОДИ об «этой кухне» не могло быть и речи. Мне представляется, что многообразие точек зрения на методологию и перспективы ее развития является последствием периода ОДИ.

4. Меня не смущает многообразие выраженных точек зрения, хотя трудно сказать, что нас объединяет помимо истории исходящего из ММК методологического движения. Я предлагаю сорганизоваться подобно системному движению в рамках ISSSInternational Society for Systems Sciences (https://isss.org/). Это общество имеет Совет, координирующий его работу, например, ежегодные конференции в очередной стране, национальная ветвь (Chapter) которой берет на себя часть организационных расходов и усилий. Общество состоит из «Групп специальных интересов» (Special Interest Groups),которые проводят на конференциях секционные заседания, на которых члены группы делают доклады и обсуждают сделанные доклады. Председатель группы отбирает доклады или посылает их другим членам на рецензию. В промежутках между конференциями некоторые группы выпускают «Информационные листки», в которых публикуются и обсуждаются статьи членов группы. Доклады отобранные для ежегодной конференции публикуются отдельной книгой. Также издается журнал общества Systems Research and Behavioral Science. На ежегодных конференциях фактически происходит конкуренция направлений системного мышления. Члены общества платят членские взносы и получают доступ к публикациям. Членам общества могут быть также и учреждения. Учитывая доступность электронных средств коммуникации и публикации, мы могли бы модифицировать организацию нашего сообщества по сравнению с ISSS и свести организационные расходы и расходы на публикации до минимума. Однако и в этом случае потребуются значительные усилие и решимость продолжать».

С уважением ко всем выраженным точкам зрения.  Виталий Дубровский.

 Вот это настоящая последовательная позиция: «методология ММК никогда не выходила за пределы идеи деятельности, а сам Г.П. никогда не нарушал ее принципы». Ну, право, смешно: и выходила, и еще как нарушал. Думаю, ММК опустеет, собственно в ней никого не останется ‒ ни Щедровицкого, ни, самого Виталия, если отправить в «другую комнату» тех, кто нарушал принципы деятельности. Ну, ладно, это в пылу полемики. В принципе Виталий прав. Как я показываю в статье, посвященной анализу  схемы мыследеятельности, даже сознательно, пытаясь преодолеть деятельностный подход и предлагая понятие мыследеятельности, Щедровицкий, действительно, оставался в рамках теории деятельности. Здесь, на мой взгляд, действует мощное ограничение: мы не можем выйти за пределы, очерченные нашей личностью. Личности ГП и Виталия держат их в пределах деятельностного мироощущения, моя личность ‒ в пределах мироощущения философского, гуманитарного и культурологического.

Проблема в другом. Философ Фома Брут из рассказа Гоголя «Вий» обороняется от дьявола, очерчивая мелом магический круг и громко взывая к Богу, молясь; но это все же его не спасает. Не уподобляются ли методологи, последовательно, несмотря ни на что, отстаивающие принципы деятельности, этому философу? На мой взгляд, опасно игнорировать современность и складывающуюся социальность. К тому же,  разве не задача философии и методологии осмыслять современность и активно участвовать в жизни своего времени, чтобы модернити не являлось нам в обличии Вия?

И еще. Мне не хотелось бы, чтобы меня воспринимали как оппонента  Петра Щедровицкого. Если я и с кем спорю, то главным образом со своим учителем. Петр сделал для методологии большое дело и продолжает делать, он имеет полное право заниматься темами, которые его интересуют. Почему не разделением труда? Петр возглавляет одну из методологических групп, а какая из групп идет более правильным путем, знает один Бог. Вообще считаю непорядочным, давать лидерам методологического движения политические оценки.

Только что получил письмо от Веры Даниловой. Она, в частности, пишет следующее.

 «Добрый день! Да, я тоже поддерживаю четвертый тезис Виталия Дубровского. Думаю, что создание такого общества даст ММК-методологии новые шансы…

При этом я считаю разнообразие сложившихся версий методологии не недостатком, а ресурсом. Идея ассоциации, имеющей различные секции/тематические группы даст ‒ я надеюсь ‒ институциональную форму для коммуникаций между этими разными версиями. 

Мне кажется, очень странным желание организовать еще одни альтернативные Чтения. Их и так уже 3 штуки ‒ онлайн (Норкина-Зубаревой), Реуса и Щедровицкого. Последние два ‒ это, конечно, разные проекты, механически объединенные под одной крышей. Может не стоит претендовать на отдельную роль в этом театре наследников и бастардов? Тем более что сведение наследия ММК к наследию ГП неправильно в принципе (при всем моем восхищении ГП). Поэтому, на мой взгляд, организовывать нужно просто ежегодную конференцию методологического общества. И не 23 февраля. Хотя, может быть, 24-го или 22-го)). Я в целом резко против того, чтобы вместо продуктивной работы заниматься конкуренцией/борьбой с чужими (а значит, по определению неправильными 🙂 ) версиями ММК-методологии. Мое прохладное отношение к переписке, инициированной Вадимом Марковичем, вызвано как раз тем, что здесь этой борьбы, на мой вкус, многовато ‒ намного меньше, чем новых содержательных идей и предложений…».

 Лично я не борюсь с неправильными версиями ММК-методологии, а пытаюсь, решая третью из названных задач, осмыслить то направление методологии, идеи которого я развиваю. Необходимое условие такого осмысления и, возможно, идейного обособления ‒ позиционирование в существующем поле отечественной методологии. А это поле наиболее рельефно оформлено «теорией деятельности» и «деятельностным подходом». Приходится их обсуждать и оценивать. Кроме того, это моя личная история: я с большим трудом выдирался из крепких объятий теории деятельности.  Одновременно, естественно, я признаю как одно из значительных направлений современной методологии «теоретико-деятельностный подход» и СМД-методологию. Вообще хочу напомнить, что идею «методологической культуры», образованной разными методологическими группами и площадками, уж не помню на каких Чтениях, впервые высказал именно я. Теперь практически. Ну, если уже несколько человек высказались за создание ассоциации, то, вероятно, кто-то из них выступит инициатором и начнет эту непростую работу. Так или нет? Со своей стороны, я готов присоединиться к этой работе.  Получил и добавление Марачи, он пишет: 

 

«…меня устраивает методологическая программа В.М.Розина: анализ ситуации (прежде всего изменения социальности) и вызовов времени, характеристика основных видов методологических работ и выделение перечня наработок ММК, на которые можно опереться. Главную проблему я вижу в том, что Вадим Маркович даже не ставит вопрос о том, как нам вместе реализовывать эту программу. Удивительно, что, уделив внимание кооперации методологов и “предметников” (при описании частной методологии), он ничего не говорит о совместной работе методологов (без которой невозможно построение действительно универсальной общей методологии, удерживающей связи с различными частными методологиями). А ведь именно с этим, на мой взгляд, связан главный риск прерывания интеллектуальной традиции ММК: не с содержательными недостатками методологического мышления (их-то при наличии воли и способностей можно преодолеть), а с распадом прежних форм коллективной работы и отсутствием новых, соответствующих социокультурным условиям и вызовам современности. Например:

1) что может прийти на замену ОДИ в качестве практики методологического мышления и площадки “экспериментальной” реализации МД?

2) какими должны быть современные методологические семинары?

3) что нам сулит “уход в сеть”?

4) в каких формах могут быть (и должны ли быть?) институционализированы методологическое мышление и МД, как эти формы могут быть связаны с традиционными формами институционализации интеллекта (философия, наука, образование, право, художественная критика и т.п.) и новыми (проектирование и дизайн, “фабрики мысли”, стратегическое планирование, консалтинг, бизнес-школы, инновационный бизнес и т.д.)?

5) кто заинтересован в развитии методологии, как строить отношения с этими партнерами?».

 А вот реакция на обсуждение предлагаемой институциональной  реформы моего друга, философа и методолога Сергея Смирнова.

 «Коллеги, всем привет!

Обилие переписки в последние дни, тематика которой была посвящена сугубо организационным вопросам (сайты, чтения, сообщества и проч.) лишний раз говорит о том, что содержание мало кого интересует. Всех интересует собственное место. Содержание писем В.М.Розина уходит на задний план. Правильно, полторы сотни страниц требуют медленного чтения и предметного всматривания. Но всем же некогда. Все бегают.  

Вдруг появляется тематика про самозванство, про то, кто ближе к первоисточнику.

В свое время Фрейд отлучал своих учеников, создававших потом свои научные направления. Гуссерль не принял феноменологию в версии Хайдеггера. Мамардашвили не принял организационную деятельность ГП, занимаясь своим автономным мышлением. 

Я не вполне понимаю повода для такой бурной оргдеятельности. По поводу какого содержания, коллеги, стоит (или не стоит) объединяться, встречаться, создавать сайты, издавать журналы? Пусть люди встречаются, с кем хотят и как хотят. Они сами решают, с кем и как объединяться или разъединяться.

Я потому перестал (и давно) ездить на Чтения в версии Петра Щедровицкого, потому что там методология исчезла. Там обсуждалось другое — встраивание наследия ГП в мировой контекст. Все, встроили. Дальше что?

Думаю, по содержанию я бы развивал следующие проблемные точки.

1. СМД-методология и онтология.

2. СМД-методология и антропология.

3. СМД-методология и практики конструирования будущего».

 Все, думаю, ситуация понятная, дальше, желающие должны действовать. Кстати, форма ассоциации тем хороша, что предполагает добровольность. Кому не по пути, будут продолжать идти своей дорогой. Последнее предложение Виталия Дубровского «Создать открытое для всех методологическое сообщество с электронным журналом “Сумма методологии” и периодической (годовой) общей конференцией» мне кажется симпатичным и вполне приемлемым. Вот мой отклик, перейду теперь к основной теме письма.

II

 Сергей Смирнов, познакомившись с последним письмом, в частности, пишет, что он не увидел «онтологической рамки». Но она в предыдущих письмах, действительно, только подразумевалась. Хочу восполнить этот пробел. Причем, Смирнов хорошо сказал: не онтология, а именно онтологическая рамка; рамка  ‒ т.е. наш подход, наши построения. И Георгий Петрович, в конце концов, понял, что деятельность ‒ это не онтология для методологии. В одной из своих статей он пишет, что «деятельность выступает как выражение чрезвычайно сильной идеализации, чрезмерной редукции и упрощения, которым в реальности могут соответствовать только крайне редкие искусственно созданные и экзотические случаи». Вероятно, ГП понял, что деятельность ‒ не объективная  реальность, которую объясняют в «теории деятельности», а всего лишь предположение о том, что можно так организовать нашу жизнь, создать такие практики, что деятельность из статуса методологических построений перейдет в статус реальности. Но, кстати, может не перейти, и не переходит; думаю, потому, что на основе предложенных в ММК деятельностных  построений и схем современную жизнь адекватно понять, упорядочить и обустроить невозможно.

Тем не менее,  долгое время деятельность истолковывалась (многими  и сейчас) как онтология, поскольку именно деятельностный подход и представления позволяли осмыслить и обосновать методологическую работу. Но если меняется вариант методологии ‒ не «панметодология», а методология, ориентированная на современный тип социальности, на новые идеи (я ее называю «методологией с ограниченной ответственностью», дальше, просто методология‒О) ‒ то и онтологическая рамка должна смениться, точнее, быть построенной заново. Понятно, что методологи, считающие не исчерпанным потенциал теории деятельности, например, как Виталий Дубровский, или мыследеятельности, будут и дальше идти своим путем. Флаг им в руки.

Размышления о характере новой онтологической рамки приводят меня к следующим положениям:

• Онтологический план методологии с ограниченной ответственностью  задается тремя основными понятиями: «методологическое измерение», «топы», «эпистемические мосты». Онтологию методологии‒О нельзя мыслить как объект, или систему (вспомним, что писал Щедровицкий «деятельность ‒ это система»), или «ризому» (Делез и Гваттари), или «разноуровненную реальность» (Б. Николеску), или нечеткую, размытую предметность» (Г. Гутнер), или «сложностность» (В.Аршинов и Е.Князева), или «дыру» (Э. Морен). А как же тогда? Примерно, следующим образом.

• Представим себе целое, которое задается нашими процедурами и предположением об онтологическом единстве. В этом целом можно различить несколько самостоятельных образований ‒ методологических измерений, которые тоже задаются нашими процедурами (подходами) и предположением о наличии самостоятельных онтологических срезов (планов). В рамках методологических измерений можно примерно по той же логике выделить самостоятельные топы. Теперь главное. Поскольку измерения и топы принадлежат одному целому, то они как-то связаны между собой, однако, каким образом связаны, мы не знаем и, возможно, еще долго не узнаем. Поэтому и измерения и топы необходимо задавать как самостоятельные образования, но так, чтобы удерживалась их связь с целым и между собой. Для этого и вводятся эпистемические мосты; выясняя условия мыслимости одних горизонтов и топов относительно других или относительно целого, мы схватываем, но не онтологически, отношения между горизонтами и топами. Одна трактовка смысла понятия «эпистемический мост» ‒ переключение реальностей или логик при переходе от одних измерений и топов к другим; вторая  ‒ интенция на согласованность в организмическом смысле (в плане такого конструирования, которое артикулирует взаимные условия и обусловленности). 

• Возможно, такой подход можно лучше понять, если мы учтем, что указанное целое является желательным; оно может состояться и не состояться. Удача зависит от разных обстоятельств, начиная от того, насколько правильно мы это целое задали в философии и методологии, заканчивая тем, удалось ли создать социальные практики, развернуть коммуникации, в рамках которых это целое реально стало существовать.

Интересно, что указанному целому практически невозможно присвоить имя: ни то, ни другое, ни третье; целое, но мыслимое только посредством нашей собственной конструктивной деятельности; различимы онтологические срезы, однако, связи между ними не видны, тем не менее, можно наводить мосты и переходить из одних измерений или топов в другие. Судя по всему, с подобным же затруднением сталкивался и Делез. Вот, например, как он характеризует ризому: «она ‒ не единое и не  многое, а множества; ризома не начинается и не заканчивается, она всегда посреди, между вещей, меж-бытие, интермеццо; она не  выводима из Одного и не добавляема к Одному; ризома сделана не из единиц, а из измерений, или, скорее, из подвижных направлений, у нее нет ни начала, ни конца, но всегда – середина, из которой она растет и выходит из берегов, она конституирует линейные множества с n измерениями без субъекта и объекта; ризома должна быть произведена, cконструирована, всегда демонтируема, связуема, пересматриваема, модифицируема». Я думаю, никакие биологические аналогии в форме ризомы-корневища не могут помочь нам в понимании реальности Делеза в качестве онтологии, но становятся вполне понятными, если мы помыслим ризому как стратегию сборки мыслящим многопредметной реальности. Конечно, Делез думает, что он задает предельную онтологию, но лучше его работу понимать иначе, а именно, как отказ от онтологической стратегии в пользу конструктивистской.

 Теперь конкретно горизонты и топы для методологии с ограниченной ответственностью (эпистемические мосты я указывать не буду, их много и, думаю, они легко прочитываются; кроме того, наведение их в значительной мере дело искусства). Понятно, что в других вариантах методологии типы и количество этих «методологических инструментов», за которыми стоят (мыслятся) самостоятельные онтологические срезы, будет другими. Я предлагаю следующие различения и типологию.

Социокультурное измерение, в котором можно указать два основных топа ‒ культуру и социальность. Возможно, стоит ввести и топы цивилизация, история и современность.

Семиотическое измерение. Здесь три основных топа: знаки, схемы, символы.

Мыследеятельностное измерение с тремя известными в методологии топами: деятельность,  мышление и коммуникация.

Антропологическое измерение, в котором я выделяю три топа ‒ личность, социальный индивид и человек определенной культуры (древнего мира, античности, средних веков, нового времени, востока и др., а также в онтогенетическом плане ‒ ребенок, подросток, взрослый, старый человек).

Технологическое измерение. Топы: техника (как магия и  инженерия), технология, технологизация.

Трансформационное измерение с топами становление, развитие, функционирование, завершение.

Рефлексивное измерение. Топы: рефлексия и концептуализация.

Предвижу возражения методологов. Одни будут протестовать вообще против предложенной типологии, другие добавлять в нее или убирать какие-то позиции, третьи предлагать свою типологию. Все это нормально, но хочу еще раз обратить внимание: эту онтологическую рамку я задаю, имея в виду собственные методологические работы. То есть это понимание онтологии не для методологии как таковой, а того варианта, который ориентирован на  гуманитарный подход, культурологию, а также в той мере, в какой это удается, на современность (современный тип социальности). При этом предложенная типология является открытой. По мере того, как я буду сталкиваться с новыми задачами, которые потребуют новых ходов мысли, я, если это будет необходимым, введу новые горизонты и топы. Перехожу к расшифровке и конкретизации, но, по понятным причинам, предельно краткие.

1. Культура. В плане методологического измерения нужно указать на три важных момента. Культурологический подход (в рамках традиции, которую я развиваю) дополнителен к историческому подходу. В этом плане лучше говорить о «культурно-историческом подходе». Он вполне отвечает традиции ММК, но на первом этапе его развития. Потом, как отмечал Г.П.Щедровицкий, построение теории деятельности поставило исторический подход под сомнение: в работе «Знак и деятельность» он показывает, что историческое развитие и воспроизводство деятельности оказывались трудно совместимыми.  Второй момент.

На уровне явления культура выделяется через особенности видения мира и образ жизни (и то и другое не совпадают в разных культурах). Но в плане метода культура задается посредством сопоставления (отождествления) и противопоставления (различения) разных культур (предшествующих и последующих в истории; в оппозиции «Запад ‒ Восток»; в оппозиции «разные нации и цивилизации» и др.). Третий момент.

Культура ‒ это «культ» и другие ценности «культурной жизни». Как я показываю в книге «Теоретическая и прикладная культурология» первоначально эти ценности трактовались как ценности европейской жизни, потом как ценности, характерные для отдельных культур, в настоящее время  оценки поменялись кардинально. Идеи поликультурности, мультикультурности, постмодернистские представления о культурах как множестве независимых нарративов (языковых игр), даже идея смерти культуры – все это выход в новое понимание культуры. Здесь культура – это поле разных концептуализаций и тематизаций культуры (С.Неретина), представление о принципиальной неоднородности (нецелостности) отдельных культур. Культурное творчество все более и более становится опосредованным знаниями границ и негативных последствий. Европейские ценности и образ жизни (наука, техника, право, искусство и пр.) переосмысляются и видоизменяются, адаптируясь  применительно к конкретным условиям современности. Разные культуры ведут не просто диалог, а взаимодействуют на основе новых социальных практик, в корне меняющих культурное видение и общие условия жизни. Если говорить о современности, то понятие «культура» требуется установить заново, поскольку сложившиеся социальные практики уже не обеспечивают целостность культур.

Вторая характеристика социокультурного измерения связана с теоретическим представлением культуры. В своих работах я прошел путь от семиотического истолкования культуры до социального. Ряд особенностей культуры мне удалось объяснить и описать, рассматривая, каким образом человек на основе знаков и схем разрешал свои проблемы. При этом он порождал новый мир ‒ конструктивный, упорядоченный, повернутый на человека. Одновременно, «надевая», как выражаются методологи, созданные схемы на себя, человек претерпевал метаморфозу (перестраивался) и сам.

В конце 90-х годов, не отказываясь от семиотической трактовки, я стал рассматривать культуру как форму социальной жизни. Такой поворот в мышлении (я его назвал «социовитальным»), позволял, используя метафоры «жизни», «рождения», «развития» и «смерти», объяснить устойчивость отдельных культур и переход от одних культур к другим, а также включить в анализ такие социальные образования как хозяйство, власть, общество, сообщества, личность и другие.

В рамках социовитального подхода ряд  культур (архаическую, культуру древних царств, античную, средневековую, нового времени, российскую) удалось представить как социальные организмы. Отдельные культуры складываются в определенных исторических и социальных условиях, взаимодействуют с другими культурами, развиваются и усложняются, затем распадаются, уступая место другим культурам.

Поэтому третья характеристика социокультурного измерения связана с  гипотезой о том, что культуры как формы социальной жизни становятся (рождаются), развиваются и умирают (завершаются). При этом серьезной проблемой было объяснить становление культуры. Реконструкция становления предполагает объяснение целого (в данном случае, культуры) как новообразования, т.е. появление изучаемого целого не из предыдущего состояния другого целого, а как бы из ничего, хотя на фоне сложившихся условий (предпосылок). Думаю, мне удалось на нескольких конкретных случаях (реконструкция происхождения человека, личности и античной культуры) решить эту проблему.

 2. Социальность. Под социальностью в настоящее время стали понимать предельное онтологическое основание социальных наук. Близкими по смыслу к понятию социальности  для меня выступают понятия «социальная реальность», «онтология социальных наук». Мой интерес к социальной реальности идет от культурологических исследований, а также работ по философии техники и методологии науки. Под социальностью можно понимать, с одной стороны, способы концептуализации социальной жизни, в том числе самими социальными учеными и практиками, с другой ‒ массовое, устойчивое (воспроизводимое) поведение людей, а также условия, которые его обеспечивают (власть, государство, социальные институты, общество, группы, социальные нормы и пр.). То есть три совершенно разных образования (топы второго порядка): формы культурного осознания социальной жизни (концептуализация), социальные процессы и социальные структуры.

К концептуализации, например, относятся ценности социальных ученых и практиков. Во-первых, это представление о том, что социальные науки обсуждают, как возможна совместная жизнь и что она собой представляет. Например, З. Бауман хочет способствовать тому, чтобы эта жизнь была более справедливой, а Б.Латур говорит, что если нет методов, способных сделать мир общим, собрать коллектив не удастся. И для меня темы совместной жизни и возможность сделать ее лучше являются достаточно актуальными.

Во-вторых, важной ценностной предпосылкой социального ученого выступает установка на объяснение массового, типичного поведения. Поступки отдельных людей, разрывающие с социальной обусловленностью, или связанные с уникальными особенностями их личности, мало интересуют социального ученого. Но ситуация кардинально меняется, если речь идет о том, как отдельные сообщества или даже личность (Александра Македонского, Наполеона, Гитлера, Сталина), получив большую власть, начинают определять социальные процессы. Этот случай, естественно, очень занимает социального ученого.

Другое исключение – поступки личности, проливающие по своей противоположности свет на массовое поведение. Именно их обсуждает Бауман, который в книге «Актуальность холокоста» пишет: «После холокоста правовая практика и теория морали столкнулись с возможностью того, что мораль может проявляться в неподчинении по отношению к социально поддерживаемым принципам и в действии, открыто бросающем вызов общественному единству и согласию. Для социологической теории сама идея досоциальных оснований нравственного поведения предвещает необходимость радикального пересмотра традиционных толкований происхождения норм морали и их обязывающей силы»

В-третьих, социальные процессы и структуры в социальных науках рассматриваются (берутся) вместе с социальным действием, направленным на социальную трансформацию (развитие, революцию, реформы и прочее). В свою очередь, социальная трансформация часто обусловлена требованием восстановить или добиться социальной справедливости.

Вряд ли стоит специально доказывать положение о том, что социальность и культура дополнительны. Например, характер власти существенно зависит от особенностей культуры (так, в культуре древнего мира власть манифестировали боги и жрецы, а цари приравнивались к богам). Одновременно, власть является важной характеристикой культуры. В третьем приложении я приведу примеры указанных трех топов социальности второго порядка: то, каким образом К.Маркс концептуализировал социальность, один из характерных типов социального процесса и один из типов социальной структуры (социальный институт). 

1. Знаки. В рамках традиции ММК, которой я придерживаюсь, знаки рассматриваются в онтологии деятельности. Они изобретаются с целью замещения объектов или других знаков, когда с этими объектами или знаками в связи с какими-либо обстоятельствами невозможно действовать. В таких ситуациях действуют со знаками-заместителями, но результат относят к исходным объектам (знакам). Но одновременно, знаки в традиции ММК истолковываются в рамках герменевтики и теории коммуникации: они понимаются, имеют значения, транслируются, истолковываются.  Именно с помощью понятия «знак» мы первоначально объясняли, что такое знание, развитие деятельности и мышления, способы решения задач. 

 2. Схемы. Объясняя происхождение античной математики («Начал» Эвклида), я отодвинул на второй план теорию деятельности и ввел в анализ понятие «личность». Под личностью я понимал индивида, который переходит к самостоятельному поведению, действует не по традиции, пытается выстраивать собственную жизнь. Одна из проблем, которая при этом возникла, была такая: как объяснить переход от проблем и представлений личности к новой реальности, которую личность открывает? Мое решение состояло во введении понятия схемы. С одной стороны, схемы подобно знакам создаются человеком (изобретаются) и затем используются как своего рода инструменты. В этом плане ‒ это особая (семиотическая) техника. С другой стороны, схемы в проблемной ситуации переорганизуют сознание индивида, позволяя ему понять, что происходит и по-новому действовать

                                    СХЕМА

                            ­ образ-смысл  ¯

ПРОБЛЕМНАЯ                       НОВОЕ                             НОВОЕ

  СИТУАЦИЯ                         ВИДЕНИЕ         ──►    ДЕЙСТВИЕ

                                             И ПОНИМАНИЕ

 Я обращал внимание на то, что схема ‒ это не просто семиотическое построение (графическое или нарратив), а такое построение, которое разрешает проблемную ситуацию, открывает новое видение и понимание, позволяет по-новому действовать. Если семиотическое построение не выполняет эти функции, например, просто что-то описывает, то это не схема. Может возникнуть вопрос: причем здесь личность, разве схемы не создаются просто индивидами. Дело в том, что новое видение, понимание и действие, как я показываю, потребовалось именно личности.

Схемы как самостоятельные предметы задают реальность, в рамках которой мы понимаем значения знаков. Правда, здесь значение нужно понимать не только семиотически, например, как константную или исчезающую структуру (Эко), но и психологически и социально. Значения знаков складываются, становятся в рамках социального внушения и понимания как процесс принятия новой реальности. Новое значение «ягуара» – в качестве гигантского небесного духа, могущего нападать на солнце или луну – появляется именно в результата социального внушения, подкрепленного удачной практикой (понятно, что надо делать, и затмение в результате прекращается). Но задание новой реальности это как раз – одна из основных функций схем.

Получается, что необходимым условием формирования знаков выступают схемы. И наоборот, поскольку значение знаков указывают на определенную реальность, они могут использоваться при формировании новых схем. Чтобы создать схему андрогинов, Платон замещает влюбленных половинками андрогинов (то есть в данном случае последние – знаки), в свою очередь, схема андрогинна позволила задать новую реальность и значение «любви». Так попеременно «опираясь» то на знаки, то на схемы и разворачивается в культуре семиозис.

Схемы ‒ это своеобразный мост от проблем человека к новой реальности, они готовят представления о новых объектах (выступая в роли  их эскиза), без них невозможно понять развитие мышления, которое, в свою очередь, невозможно без творчества человека, изменения его видения и понимания.

 3. Символы. В отличие от знаков, обладающих фиксированными значениями, и схем, задающих определенные реальности, символы позволяют человеку, если так можно сказать, путешествовать, переходя от одних значений и событий к другим. Если одни авторы вслед за Э.Кассирером, автором учения о «Символических формах», рассматривают семиотику как раздел «символистики», то другие, напротив, включают последнюю в семиотику. Характерна в связи с этим оценка В.Канке, данная Кассиреру. «Во избежании возможных недоразумений, ‒ пишет Канке, ‒ отметим, что характеристика Кассирера в качестве семиотика страдает известной двусмысленностью. Кассирер прежде всего символист и уже постольку также и семиотик, ибо всякий символист (в силу того, что символ ‒ категория семиотики) ‒ семиотик»[1].

Проблема здесь собственно в том, что, с одной стороны, действительно, символ ‒ это один из видов знака, но с другой ‒ редуцировать символы к семиотическим категориям не удается. Например, символ креста имеет столь широкую область смыслового содержания, что сведение его к простому знаку явно будет операцией, элиминирующей и обедняющей значительную часть этого содержания.  Возьмем распространенное, почти стандартное литературное выражение: «благославляя молодых, отец с матерью перекрестили их». Здесь символ креста, с одной стороны, может быть истолкован как обычный знак. Так его создают из определенного «материала» ‒ чертят в воздухе крест; он в данном контексте имеет вполне определенное значение (передача благодати); с ним действуют как с самостоятельным объектом, в данном случае относят (присоединяют) в пространстве к молодым.

С другой стороны, если крест позволяет родителям выполнить свой христианский долг, приобщив молодых к мистической реальности, то в этом  случае ‒ это схема. Но если крест оживляет, актуализирует для человека сложную реальность ‒ историю распятия на кресте Христа и многие другие события христианской истории и жизни, где крест фигурирует как важный сюжетный и смысловой элемент ‒ то тогда крест выступает как символ. В этой роли крест позволяет человеку не только войти в соответствующую реальность, но и пережить волнующий процесс взаимодействия и интерференции событий христианской реальности, подчиняющихся логике конкретной ситуации благословения, и наоборот, события конкретной ситуации благословения, увидеть и почувствовать как частный случай событий известной христианской реальности. В символической реальности события нашего сознания подчиняются логике калейдоскопа, то замирают, образуя картину, то быстро меняются.

 1. Деятельность. Что такое деятельность, я лучше понял, реконструируя формирование второй программы ММК ‒ построение теории деятельности. В начале 60-х годов прошлого столетия, практически прекратив исследование мышления, Г.П.Щедровицкий осуществляет  методологическую экспансию в духе раннего Выготского в нескольких областях: языкознании, педагогике, науковедении, дизайне, психологии. Те, кому удалось видеть эту работу, вероятно, запомнили блестящие выступления и доклады Щедровицкого во второй половине 60-х и 70-е годы. Как правило, его выступления были построены по следующему сценарию. Анализировалась познавательная ситуация в соответствующей дисциплине. Подвергались острой критике подходы и способы мыслительной работы, характерные для этой дисциплины, и утверждалось, что она находится в глубоком кризисе. Затем предлагалась новая картина дисциплины и намечалась программа ее перестройки и дальнейшего развития.  

При этом всегда осуществлялся методологический поворот: от предметной позиции Щедровицкий переходил к анализу мышления, деятельности, понятий, ситуаций и прочее. Например, от исследования психики, которым занимается психолог, к анализу того, как психолог мыслит и работает, какими понятия пользуется, какие идеалы науки исповедует, какие задачи решает психологическая наука и что это такое и т. д и т. п. Щедровицкий не только заставлял своих слушателей обсуждать несвойственные им разнородные реалии (процедуры мышление, понятия, идеалы, ценности, ситуации в дисциплине и прочее), но и предлагал новый синтез этих реалий, новое их понимание. В процессе анализа ситуаций в дисциплине и синтеза обсуждаемых реалий происходила  реализация отстаиваемых участниками ММК ценностей и установок ‒ исторического и деятельностного подхода, идеи развития, естественнонаучного идеала, социотехнического отношения к действительности и т. д.

Но почему, спрашивается, специалисты должны были следовать за Щедровицким, вместо своих объектов изучения переключаться на незнакомые им реалии, принимать предлагаемый синтез? Понятно, что одного обаяния Георгия Петровича здесь было недостаточно. Необходимо было подкрепить осуществляемую экспансию указанием на саму реальность. Какие же к ней предъявлялись требования. Во-первых, новая реальность должна была переключать сознание специалиста со своего предмета на рефлексию его мышления и работы. Во-вторых, нужно было, чтобы эта новая реальность позволяла реализовать указанные здесь ценности и установки. В-третьих, переключала на разнородные рефлексивные содержания. В-четвертых, склоняла к новому пониманию и синтезу этих реалий. В-пятых, подобная реальность должна пониматься двояко: как условие нормирования других (и себя) и, одновременно, как источник законов. Действительно, ведь нужно было оправдать и нормирование в отношении других и необходимость соблюдения  твердой «логики», что тогда понималось как подчинение законам некоторой природы. Конечно, это была не первая природа, а вторая, включающая людей и их деятельность. Однако, начиная с Канта, но особенно в трудах Гегеля, Шеллинга и Фихте, разрабатывается понимание второй природы (духа, интеллигенции, сознания), для которой были характерны развитие (развертывание), рефлексивные механизмы, включение процессов развития и обеспечивающих их условий в одно целое.  

Если вспомнить, что мышление в содержательно-генетической логике уже было связано с деятельностью, что деятельность понималась, еще со времен Выготского и Рубинштейна одновременно и как изучаемая реальность и как деятельность исследователя и практика, преобразующего реальность, что после Гегеля и Фихте деятельность получила эпистемологическое истолкование (в ней порождались и феномены сознания и понятия, и знания), то опознание (полагание) Щедровицким новой реальности как деятельности вряд ли может удивить. Постепенно деятельность стала пониматься как особая реальность, во-первых, позволяющая развивать предметное мышление (в науке, инженерии, проектировании), во-вторых, законно переносить знания, полученные при изучении одних типов мышления, на другие типы мышления.

А как теперь, когда  вместо исследования мышления перешли к проектам развития научных предметов и дисциплин, должна была пониматься работа самого Щедровицкого и членов его семинара? Вот здесь и выходит на свет идея методологии как программа  исследования и перестройки деятельности (включая мышление как частный случай деятельности), стоя в самой деятельности. Именно на этом этапе, начиная со второй половины 60-х годов, Щедровицкий идентифицирует себя уже как «методолога», а свою дисциплину называет  методологией.

Получается, что идеи деятельности и методологии, как они формулировались и понимались в середине 60-х гг., дополнительны друг к другу. Деятельность выступала как вторая природа, законы которой выявляет и описывает методолог (отсюда «теория деятельности»). Он же затем на основе этих законов перестраивает деятельность. При этом методолог понимался, с одной стороны, как индивидуальное условие развития деятельности, с другой – как действующий, исходя из ее природы. Методолог соединял в своем лице ученого (изучает деятельность),   проектировщика (замышляет новую деятельность) и социального инженера (перестраивает деятельность). Как это возможно? Ну примерно также, как мыслил Кант, когда ставит задачу реформирования метафизики, исходя, с одной стороны, из критики разума, а с другой, как это может показаться странным, ‒  из вечных его законов.

Реальность деятельности клалась Щедровицким как совершенно новая, неизвестная реальность, так сказать, с чистого листа. Свойства и характеристики деятельности еще нужно было получить, их нельзя было перенести с мышления. Поэтому процесс познания начинается заново: категоризация и выдвижение гипотез, выделение эмпирического материала, построение идеальных объектов, развертывание теории и онтологии. При  этом, Щедровицкий и другие участники ММК старались реализовать как уже ранее сформулированные ими принципы и ценности (естественно-научный подход, историзм, развитие, операционализм, социотехнический подход), так и ряд новых – деятельности (в новом ее понимании, как основной реальности), проектности, нормативности.

Обсуждая программу построения теории деятельности, Щедровицкий указывает на такое необходимое условие как построение схем деятельности. Реализуя этот подход, Щедровицкий со своими коллегами в течение примерно десяти лет построили несколько основных типов схем теории деятельности: схему «акта деятельности» (преобразование исходного материала в продукт с использованием средств и задачи), схему «воспроизводства и трансляции деятельности», схему «кооперации деятельности», схему «коммуникации», схему «рефлексии», схему «сферы деятельности»[2]. Стоит обратить внимание на обстоятельство отмеченное еще Щедровицким, а именно, что схемы деятельности, как правило,  строились независимо друг от друга. И понятно, почему. На каждой такой схеме сворачивалась своя ситуация познания и действования; построение каждой такой схемы решало разные задачи.

Тем не менее, схемы деятельности все же оказывались связанными между собой, поскольку выражали основные ценности и подходы методологов, задавая единую реальность как поле смыслов. Но эта реальность, позднее осознанная как деятельностный подход, на первых этапах становления теории деятельности не была проработана логически. Речь идет о правильных способах рассуждения по поводу деятельности, правильной работе со схемами деятельности. Для решения этой очередной задачи методологи обратились к системному подходу. Так совпало, что в этот период методологи ММК активно участвовали в формировании системного движения (можно сказать, были зачинателями его в России), и одновременно они пришли к убеждению, что именно последний может выступить в роли логического основания теории деятельности. И наоборот, основанием той версии системного подхода, которая была разработана в ММК (так называемый системный подход – 2) выступает деятельностный подход.

Вот так примерно я понимаю, что такое деятельность и там, где это необходимо, использую схемы деятельности и представления о ней.

2. Мышление. Мышление в одном из своих планов, действительно, может быть представлено как деятельность; с одной стороны, как деятельность индивидов (личности), с другой ‒ как деиндивидуальная деятельность, для которой характерны механизмы воспроизводства, разделения труда и кооперации, трансляции, коммуникации, реализации определенных целей (решения задач) и ряд других. Стоит обратить внимание на то, что деятельность во втором понимании существенно отличается от обычного понимания деятельности как сознательной активности индивида. В некоторых традициях деятельностного подхода (например, в ММК и отчасти психологической теории деятельности А.Н.Леонтьева) деятельность включает оба указанных здесь понимания.

Мышление ‒ семиотическое образование, т.е. в мышлении как деятельности создаются знаки, схемы, символы; на их же основе мышление функционирует и меняется. В своих работах я показываю, как складываются рассуждения и познание, схемы и идеальные объекты. Становление и функционирование этих дискурсивных практик не может быть понято и объяснено без обращения к семиотике и схемологии.

Следующую характеристику мышления можно назвать специфически методологической, в соответствие с ней мышление двуслойно (включает в себя слой методологической работы и слой реализации методологических замыслов и планов), для мышления характерна установка на правильность мысли (непротиворечивость, ясность, системность и т.п.), которая реализуется именно посредством методологической работы и сопровождения. Впервые указанная установка на правильность мысли была сформулирована Аристотелем. «Мышление о неделимом, – пишет он, – относится к той области, где не может быть лжи. А то, где [встречаются] и ложь и истина, представляет собой соединение понятий… Впрочем, не всегда ум таков, но ум, предмет которого берется в самой его сути, [всегда усматривает] истинное, а не только устанавливает связь чего-то с чем-то»[3].     

Кажется, что методологические построения это одно, а  требование правильности мышления что-то другое. Но для чего методолог направляет и перестраивает мысль, если не для того, чтобы сделать её правильной? Другое дело, что на разных этапах цикла жизни мышления правильность мышления задается по-разному. Когда новое мышление только замышляется, правильность еще  установка, указанная самим этим замыслом. Например, как в новое время. Когда замысел уже сформулирован, правильность задается другой установкой ‒ на построение образцов мышления или методов. Предельный, формальный вариант правильности мышления задается логикой, но уже на этапе завершения цикла мышления. Понятно, что еще один вариант правильности мышления, так сказать претендующий на объемлющую рамку, относится к самой  методологии.  

Еще одна характеристика мышления социальная. Мыслит не только отдельный индивид, решая определенные проблемы и задачи и выстраивая на основе мышления реальность (мир для себя), но мышление вменяется всем остальным индивидам. Именно с этой целью Аристотель формулирует первую концепцию мышления, утверждая, что каждый человек обладает способностью мышления. Эта способность, по Аристотелю, предполагала использование правил и категорий, а также стремление к истине. Мышлению Стагирит приписывает и высшие ценности: оно сближает человека с божественным Разумом, позволяя прояснять и выявлять сущность вещей[4].

С точки зрения радикального методологического подхода, мышление представляет собой идеальное построение (объект), который создается философом или методологом. Они приписывают мышлению такие характеристики, которые позволяют разрешить стоящие перед философией и методологией проблемы. Например, объяснить предпосылки и механизмы получения знаний и наук, их смену и развитие, факторы, обусловливающие все эти процессы, необходимость освоения правил логики, нормативных и направляющих схем, в том числе, самой методологии. 

Живое мышление функционирует под влиянием двух основных факторов ‒ сложившихся норм и принципов мышления, а также жизни и реализации мыслящих индивидов и сообществ. Именно в рамках живого мышления формулируются новые методологические установки и принципы, что образует почву для развития мышления. Другая предпосылка для развития мышления ‒ новые вызовы времени, ответы на которые приводят к изобретению новых дискурсивных практик.

Эволюция мышления состоит из циклов и изменений, обусловленных сменой культур и/или вызовами времени, причем каждый цикл, в свою очередь, включает два основных этапа: становление мышления и его функционирование (и развитие). Можно говорить и о порче (коррупции) мышления. Состав  самого первого цикла такой: становление античного мышления в работах Платона и Аристотеля, функционирование и развитие мышления в античной философии, науке, юриспруденции и политике. Порчу античного мышления можно увидеть (реконструировать) в «творчестве» многих римских политиков и юристов.

По меньшей мере, два  цикла мышления приходятся на Новое время. Первый новоевропейский цикл мышления вполне можно назвать по соответствующим двум концепциям – «беконовско-декартовским», второй  – «психологическим», третий – «постклассическим» (он задан методологической и феноменологической концепциями мышления).

                               (концепции мышления)

=================================================

Античная      концепции     психологич.    Феноменол.   концепции  

концепция     мышления     концепции       концепции    мышления

мышления      Бэкона и       мышления       мышления       ММК

       ↓               Декарта              ↓                      ↓                   ↓

                              ↓

                            (управление мышлением)

_______________________↓_________________________________

                                          нормы

                                              ↓

               способы получения знаний индивидом

——————————————————————————————→

                              (мыслительные практики)      

  3. Коммуникация. Одни концепции коммуникации ориентированы технологически и семиотически, т.е. позволяют, опираясь главным образом на теорию информации, объяснить и описать коммуникацию (рекламу, паблик рилейшинз, брендинг и т.д.) как определенные технологии. Другие идентифицируют себя с социальными науками, их представители, например Н.Луман, стремятся понять  коммуникацию как социальный феномен. Наше сознание оказывается расколотым: или мыслится коммуникация и тогда мы невольно скатываемся к первой, информативно-семиотической точке зрения, или схватывается сущность социальности (общества), в этом случае не удается помыслить коммуникацию.

Я предлагаю различать два типа коммуникации: «односторонную» и «двухсторонную». И та и другая коммуникация предполагают не только трансляцию, но и задание реальности. Задают реальность схемы. Одновременно, схемы адресованы «акторам». Изобретатели схем, будем называть их «публикаторами» (всегда действуют в публичном пространстве), разрешая проблемные ситуации, они не только сообщают акторам («публике») о новой реальности (а также о том, как вести себя в ней), но конституируют эту реальность. Иначе говоря, социальность – это и коммуникация и конституирование реальности в рамках коммуникации.

                 Схема «односторонней  коммуникации»

 Расширяя данную методологическую схему за счет других социальных дискурсов, можно указать ряд важных моментов. Публикаторы являются не только изобретателями схем, но, как правило, это властные субъекты, начиная от реальных субъектов власти (вождь – шаман, царь – жрец, король – папа, президент – председатель парламента и т.д.), а также субъектов культуры, например, фигура «педагога» (власть над учащимися), «политика», «художника», «ученого» (власть над сознанием и умами), заканчивая «личностью», которая властвует сама над собой и часто уклоняется от власти общества[5]. Соответственно, публику составляют аудитории, к которым обращаются данные социальные субъекты, аудитории, которые публикаторы создают своими обращениями и сообщениями. Важно, что публикаторы не только транслируют созданные ими схемы, но и вменяют их акторам. 

Может показаться, что проблемные ситуации больше связаны с природными катаклизмами, а социальная реальность складывается помимо схем. Это не так. Мои исследования показали, что схемы («фундаментальные» и «локальные», см. приложение) задают саму суть социальности и культуры, причем их приходиться создавать главным образом для разрешения проблемных ситуаций, складывающихся именно в рамках социальности.

Уже в античной культуре, где появляется личность, складывается и  «двухсторонняя коммуникация». Для нее характерны, во-первых, активность публики (личности, сообществ, общества), во-вторых, несовпадение реальностей, вменяемых публикатором, и создаваемых (понимаемых) публикой. В этот же период формируется и такая позиция как «организатор коммуникации». Оба момента можно проиллюстрировать на материале «Пира» Платона. Платон, отвечая на вызов своего времени (он состоял в том, что формировалась личность, а модели любви были родовые; любовь понималась как внешнее действие богов, в то время как личность строила свою жизнь и любовь сама), желает изменить представления о любви. Для этого он в «Пире» строит схемы, например, схему андрогина. Потом, явно с опорой на эти построения, герои «Пира» дают определения любви, т.е. выводы из этих сказок делаются вполне серьезные. Закончив историю об андрогинах, Аристофан говорит: «Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Прежде, повторяю, мы были чем-то единым, а теперь из-за нашей несправедливости, мы поселены богом порознь…помирившись и подружившись с этим богом (Эротом. – В.Р.), мы встретим и найдем тех, кого любим, свою половину, что теперь мало кому удается»[6].

Анализ «Пира» показывает, что схемы не только позволяют получить новые знания и задают новую реальность любви, но и по-новому организуют жизнедеятельность человека. Он теперь не ждет, пока у него возникнет страсть неизвестно к кому, поскольку так захотели боги любви, а ищет свою половину (для этого, кстати, нужно понять, кто ты есть сам), «вынашивает духовные плоды», стремится к прекрасному, благу и бессмертию. При построении схем Платону приходится преодолевать непонимание слушателей, пересматривать и уточнять схемы с тем, чтобы они выглядели убедительными. Судя по всему, Платон ориентируется, прежде всего, на тех продвинутых членов античного полиса, которые почувствовали себя личностями (античная личность, которая складывается в этот период – это человек переходящий к самостоятельному поведению, сам, выстраивающий свою жизнь). 

В коммуникации схемы используются не только для задания объектов и новой реальности (эти схемы можно назвать «онтологическими»). У многих схем есть функция – создание событий, позволяющих направить внимание и понимание слушателей (оппонентов), помогающих им принять новые представления, понять аргументацию, двигаться вместе с автором новой мысли и т. п. Схемы, выполняющие такие функции, я назвал «направляющими». Помимо признаков, общих для всех схем, направляющие схемы имеют и специфические.

Направляющие схемы существуют в особом контексте. Его структура задается, по меньшей мере, следующими элементами: наличие новой мысли и коммуникации по ее поводу, различие позиций участников коммуникации (один, публикатор, излагает новую мысль и аргументирует ее разными способами, другой, публика, старается понять, возражает, полемизирует), стремление «ведущего» диалог (например, Платона) так повлиять на своих слушателей, чтобы они поняли и приняли новую реальность (видение, знание, представление). Нужно подчеркнуть, что направляющие схемы, как правило, не создаются заранее, а как бы выращиваются в процессе мышления-коммуникации. В этом же процессе выращиваются (изобретаются), усложняются и укрепляются (в смысле обоснования) как новые знания, так и новые объектные представления, частично заданные по материалу в тех же схемах (онтологических). В итоге по продукту часто невозможно различить, какой вклад дали онтологические схематизации и объектные построения, а какой коммуникация.

Типы коммуникаций, естественно,  бывают разные, соответственно этим типам различаются и направляющие схемы. Один случай, когда публикатор, подобно Платону приглашает слушателей последовать за ним в новый мир (работы над собой и духовной любви). Другой, когда публикатор навязывает слушателям представления, которые они не хотят принимать (например, Сократ заставлял людей признать свое невежество и неразумность, что, понятно, многим не нравилось). В качестве третьего случая можно взять образовательную ситуацию; здесь педагог сознательно пытается передать учащемуся новые представления, причем в специальной процедуре научения. Еще один случай – юридическая коммуникация, например, следователь пытается склонить подозреваемого сознаться в содеянном правонарушении.

Двухсторонняя коммуникация, именно в силу несовпадения реальностей публикатора и публики, как правило, требует специальной организации. С этой точки зрения, «Пир» Платона представляет собой не только систему схем, но и организацию, помогающую их понять и правильно использовать, а фигура Платона совмещает в себе позиции публикатора и организатора коммуникации.

                Схема «двухсторонней коммуникации»                                   

Более наглядно организация коммуникации видна в публичных коммуникациях. «Теракты, совершённые в начале нашего века, – пишет С.Наумов, – среди которых, безусловно, самый запомнившийся – теракт 11 сентября 2001 года в США, а для России – больница в Будёновске, Норд-Ост и школа в Беслане – действия, осуществлённые теми, кто принимает наличие публичного поля и правила игры на нём. Террористы играют на поле публичных коммуникаций, используя его для ведения необычной войны…

Если посмотреть на теракты под углом зрения публичных коммуникаций, то становится понятно, что главное в подобного рода террористических действиях, не физическое уничтожение нескольких сотен или тысяч людей, а реализация такого сценария, который бы вызвал максимальный резонанс в публичном пространстве, и произвёл бы изменения в представлениях и самоощущении миллионов и даже миллиардов людей.  Конечная мишень терактов – не те, кто погиб, а те, кто выжил… по крайней мере, 11 сентября террористы выиграли. Выиграли потому, что все остальные (кроме террористов) участники публичных коммуникаций не вполне осознавали как раз тот факт, что они в первую очередь – участники коммуникаций, а не политики, или представители медиа-бизнеса»[7].

В современной глобальной цивилизации коммуникация обособилась. С одной стороны, сложилась самостоятельная социальная практика (публичные коммуникации), с другой – социальная технология, с третьей – новый социальный институт. Эти три аспекта коммуникации. Являясь глобальной технологией, публичные коммуникации формируют образ жизни современного человека (например, он ожидает новостей и комментарий к ним), создают новые возможности, которые он не имел прежде (может узнавать, что произошло практически в любой точке земного шара или что утверждают самые разные социальные субъекты планеты), но и порождают неожиданные, и часто весьма сложные и даже непреодолимые, последствия и проблемы.

Общее место, что технологии помимо своих основных функций используются не так, как они замышлялись, и не теми субъектами. Например, публичные коммуникации замышлялись не для террористических актов и террористов. Общим местом является и дезинформация и даже информационные войны, хотя декларируется, что публичные коммуникации должны доставлять правдивую информацию и служить на благо общества. Стоит подчеркнуть, что указанные особенности современных технологий неотъемлемы от них и обязательно должны учитываться.     

Вторая особенность публичных коммуникаций – множественность и неясность целей, которым они служат. Например, террористы утверждали, что американские спецслужбы сами устроили взрыв башен, т.е. выставляемый «публичный дискурс» (Фуко) был направлен на дезинформацию, сокрытие. Реконструкции же показывают, что при этом преследовались по меньшей мере три задачи: устрашить западное общество, заявить о себе как мировой силе и субъекте, консолидировать на своих условиях исламское общество и дальше, если удастся, остальной мир. Но понятно, что можно дать и даются и другие объяснения.

Естественно, что работают публичные коммуникации и на свои основные цели: порождают и вменяют новейшими методами схемы, трансформирующие и сдвигающие реальность (одна из версий проблемной ситуации, для разрешение которой схемы теракта 11 сентября были созданы, задается указанными тремя задачами). Практически все согласились, что эти теракты задали новую социальную реальность, где уже нельзя не учитывать мировой терроризм, а также глубокий кризис нравственности и культуры.

Нет нужды специально доказывать, что террористы реализовали сразу две позиции: они были публикаторами и организаторами коммуникации. Потом в качестве публикаторов и  организаторов коммуникации выступили газеты, телевидение, политики. 

Еще одна важная особенность публичных коммуникаций состоит в том, что они выступают одним из инструментов построения и возобновления социальной реальности. Понятно в чем тут дело: поскольку коммуникации предполагают построение схем, задающих и сдвигающих реальность, ими можно воспользоваться для конституирования самой социальности. И мы видим, публичные коммуникации все чаще используются с этой целью. К сожалению, не всегда на благо общества и человека, однако, как уже отмечалось, этот спутник неизбежный. Другое дело, что негативные последствия публичных коммуникаций можно минимизировать.              

Получается, что в современных условиях коммуникация складывается и разворачивается в очень специфических условиях, а именно технологических и институциональных. Правда, оба эти феномена сегодня существенно меняются, например, резко возросла область негативных последствий, обязанных новейшим технологиям, глобальные процессы заставляют перестраивать социальные институты, складываются сетевые формы социальности, ставящие под вопрос традиционные технологии и институты.

 1. Личность. Личность, как точно отмечает В.С.Библер, – это не просто человек, а индивид,  способный к самодетерминации и преодолению социальной и культурной обусловленности. Как я показываю в своих работах, личность складывается только в античной культуре, когда отдельные индивиды (Сократ, Платон и т.д.) переходят к самостоятельному поведению, противопоставляют себя обществу (т.е. преодолевают культурную обусловленность), пытаются выстраивать свою жизнь. Личность – не просто человек, а новый антропологический тип и новый тип социальности.

Как показывает Ханна Арендт в античной культуре личность, политика и свобода – три стороны одного целого. По Арендт, личность ‒ это индивид, который, с одной стороны, избавлен от жизненной необходимости, поскольку он домохозяин и владеет рабами,  с другой стороны, вне дома в публичном пространстве участвует как равный с  равными в принятии социальных решений, затрагивающих судьбы полиса. Под политикой Арендт понимает совсем не то, что имеет в виду современный человек, слушающий по радио и телевидению выступление политических деятелей. Для Арендт политика предполагает личностное свободное поведение и действие (поступок), причем такие, которые, во-первых, ориентированы на социальные изменения, во-вторых, так сказать, интерсубъективны, т.е. могут достигнуть своей цели только при поддержке других личностей (общества). «Греческое слово άρχειυ, – пишет Арендт, – охватывающее значение «начинать», «вести за собой», «править» (т.е. все, что отличает свободного человека), свидетельствует о таком опыте, в котором состояние свободы и способность начинать нечто новое совпадали. Как мы сказали бы сегодня, свобода переживалась в опыте спонтанности. Это разностороннее значение слова άρχειυ указывает на следующее: только те могли начать нечто новое, кто уже являлись правителями (а именно главами домохозяйств, правящими рабами и семьей) и тем самым освободились от оков жизненной необходимости, чтобы заняться свершениями в далеких землях или гражданскими делами в полисе; в обоих случаях они уже не правили, а были правителями среди правителей, вращались в кругу себе равных и, в качестве лидеров, заручались их помощью, чтобы начать нечто новое, новое предприятие. Ведь только с помощью других  мог άρχειυ, правитель, начинатель и лидер, действовать по-настоящему, πράττειν, довести до конца то, что он начал»[8]. Со своей стороны, в книге «Античная культура. Этюды-исследования» я показываю, что необходимым условием становления античной личности выступало формирование таких «личностно ориентированных практик» как судопроизводство, искусство, платоническая любовь, мышление.     

Становление личности – длительный процесс, растянувшийся от античной культуры вплоть до нового времени, где мы наблюдаем повышенный интерес к тому, как человек выстраивает свою жизнь. Для этого были веские основания: в эпоху Возрождения складывается убеждение, что человек – творец, что он может создать даже самого себя. Через пару веков демиургическое мироощущение вылилось в осознание себя личностью, одно из первых определений которой принадлежит И.Канту. «Это не что иное, – писал Кант, – как личность, то есть свобода и независимость от механизма всей природы, рассматриваемая вместе с тем как способность существа, которое подчинено особым, а именно данным его же собственным разумом, чистым практическим законам…Моральный закон священен (ненарушим). Человек, правда, не так уж свят, но человечество в его лице должно быть для него священно”[9].

Обсуждая, что такое личность, Александр Асмолов ссылается на Леонтьева: «А.Н.Леонтьев писал: “Первые активные и сознательные поступки  ‒ от начало личности. Становление ее происходит в напряженной внутренней работе, когда человек как бы постоянно решает задачу, “чему во мне быть”…  Чем больше действие человека отклоняется от типичных действий большинства людей, тем вернее, что за ним стоят “внутренние” личностные факторы – внутренние “диспозиции” (предрасположенности к действиям)»[10]. Спросим себя, как часто нам приходиться решать в напряженной внутренней работе «чему во мне быть», т.е. совершать настоящий поступок, продумывать, какую жизнь я хочу построить и прожить? Думаю, не очень ошибусь, если скажу, что не часто. И все же такие ситуации, когда приходиться решать свою судьбу, встречаются в жизни почти каждого человек.

Будучи личностью, человек уже не может действовать как «социальный индивид», как все, по традиции или обычаю, или социальных установлений (норм), исходя из общепринятой и общезначимой реальности. Он ищет опоры в самом себе и в реальности, которая отвечает его убеждениям. Если же его «Я» и реальность перестают отвечать его чаяньям, именно в силу эволюции личности, человек рано или поздно переживает кризис и вынужден менять и то и другое. Необходимое условие такой трансформации и метаморфозы – поступок и творчество. Поступок позволяет расстаться с прошлым, оценить его негативно, сделать шаг в будущее. Но чтобы такие расставание и шаг стали возможными, личность должна обрести новое видение, выйти на новую реальность, ощутить себя по-новому, что обязательно предполагает творчество – построение дискурса, изобретение схемы, диалог и пр.      

Как правило, экзистенциальный поступок выливается в изменение представлений о самой личности и представлений о реальности (иногда мире). Все эти моменты начинают складываться еще в лоне античной культуры при формировании античной личности. При этом, поскольку личность действует в пространстве культуры, она не может не следовать традиции (естественно, по-новому понятой) и не может не относиться к другим людям. Именно в связи с этим можно говорить о закономерностях или, может быть, осторожнее некоторых общих условиях. К их числу можно  отнести ориентации личности в плане выстраивания своей жизни. Пространство таких ориентаций, как показывает анализ, включает в себя следующие оппозиции. Первая: ориентация только на самого себя («эгоистическая личность»), только на социум («общественно ориентированная личность»), одновременно и на себя и на социум («гармоничная личность»). Вторая оппозиция: ориентация на массовое поведение или уникальное (соответственно, «массовая личность» и «уникальная личность»). В первом случае человек выстраивает свою жизнь в пространстве заданном социумом, выбирая из тех возможностей, которые в нем сформировались и предоставляются каждому. Во втором он, подобно Сократу или Христу, прокладывает новые пути и при этом часто вступает в конфликт с обществом. Третья оппозиция: ориентация на благо и добро («нравственная личность») или безотносительно к этим категориям («внеэтическая личность»)[11]

Понятно, что самостоятельное поведение, не соотнесенное с социальными требованиями и обычаями, разрушительно. Поэтому практически все идеологи личности, за редким исключением пытались сформулировать условия, ограничивающие произвол самостоятельного поведения, ставящие его в связь с социальностью. Нормальное развитие личности предполагает не только установку на самостоятельное поведение и самодетерминацию, но и ограничение самостоятельности человека такими принципами, которые делают его поведение социально приемлемым и полезным, что в свою очередь предполагает и нравственное поведение. Проблема только в том, что сегодня непонятно, что такое благо, добро и что приемлемо для общества.

Итак, строя самостоятельное поведение, личность вынуждена одновременно  выстраивать три дополняющих и предполагающих друг друга реалии – представление о новой реальности, человеческих поступках и действиях в рамках этой реальности, но также и о самой личности. При этом все три стороны новой обусловлены новыми практиками и опытом человека. Еще одно общее условие самостоятельного поведения – личная история человека.

В новое время личная история отдельного человека не только входит в культурный обиход, но и становится одним из главных инструментов идентификации и различимости человека. В отличие от биографий, которые писались еще в поздней античности, причем другими, личная история составляется и пишется самим человеком, который рассматривает и концептуализирует свою жизнь исходя из внутренней позиции, на основе личных самоощущений и собственного видения. Ни о каком объективном представлении свой жизни речь здесь не идет, личная история – это по выражению К.Юнга всего лишь «личный миф». Но это миф прекрасно выполняет свою роль, позволяя человеку разотождествиться с самим собой, разнести во времени свои разные «личности», и затем связать их в  истории своей жизни. Стоит обратить внимание, чтобы связать между собой разные «личности», необходимо отнести их к определенной темпоральной реальности (эта личность «из прошлого», а эта «из настоящего», а та «из будущего»). Выполняет личная история и другую важную функцию. Она позволяет человеку в новой ситуации, где он в очередной раз должен действовать по-новому, как «другой человек», тем не менее, сохранить свою идентичность и даже частично опереться на опыт своей прошлой жизни.

Итак, личность может выстраивать свою жизнь и действовать самостоятельно при условии, что она совершает поступки, конституируя и себя и мир, в котором находится. Этот сложный процесс опирается, с одной стороны, на рефлексию (осознание) собственного опыта разрешения экзистенциальных ситуаций (страха перед смертью, несоответствия реальной жизни представлениям и ценностям человека, желания изменить себя и пр.), с другой – на традиции, знания и императивы, которые человек находит в культуре. Большое значение здесь играет и коммуникация. В своей жизни человек сталкивается с различными экзистенциальными ситуациями (страх перед смертью, несоответствие своей жизни идеалам, расхождение с учителями, обнаружение подлинной реальности и другие), которые он переживает и старается разрешить. В результате имеет место эволюция личности, то есть направленное развитие, постепенно приводящее к экзистенциальному кризису, к невозможности жить по-прежнему. Формой разрешения кризиса выступает экзистенциальный поступок. Необходимое условие – конституирование себя и реальности во вне. Совершая поступок, человек, с одной стороны, себя осознает (уясняет, что для него приемлемо и органично), с другой – конструирует.

При этом в современной культуре происходит дифференциация двух типов развития человека: в первом случае складывается то, что выше мы назвали «массовая личность», во втором – «личность уникальная». Массовая личность принимает все сложившиеся социальные условия и институты, выстраивая самостоятельное поведения в их поле. Человек как массовая личность сам решает, куда пойти учиться, какую профессию выбрать, на ком жениться (за кого выйти замуж), какой образ жизни культивировать, но все это в рамках тех условий и ограничений, которые находит в социуме. Он как бы движется по «колеям», проложенным социумом; движется сам, сам выбирает колеи, но никогда их не покидает. 

Уникальная личность – это личность типа Сократа или св. Августина, она сама прокладывает «тропинки», которые потом могут превратиться в социальные колеи. Уникальная личность нередко входит в противоречия со сложившими в обществе представлениями, создавая прецеденты для новых личностно ориентированных практик. Одна из интересных концепций уникальной личности, как известно, принадлежит  Киркегору. Она состоит в том, что человек, попадая в трагическую, экзистенциальную ситуацию, вынужден осуществить подлинный выбор, который, по сути, есть не выбор из существующих возможностей, а космический акт нового рождения личности.

Новоевропейская личность в большей степени, чем средневековая периодически обнаруживает, что она идет не туда, что ее поведение неправильно (безнравственно, губительно, асоциально). Это происходит и потому, что в данном случае нет абсолютного идеала человека (если только человек не является верующим); и потому, что социальные нормы в нашей культуре могут быть истолкованы по-разному, и со временем все больше понимаются различно; но также в силу большей личной свободы и разнообразия условий  социализации и жизни. Осознав подобную ситуацию, то есть отклонение от заданных социальных норм или собственных идеалов, человек вынужден менять свое поведение.

В свою очередь, необходимое условие этого – трансформация личности, изменение представлений человека о самом себе. И здесь опять имеет место дифференциация двух типов: в одном случае, человек старается вернуться в поле заданной социальности, так сказать, плюхнуться в проложенные социальные колеи, в другом – он прорывается в новую реальность. Поскольку она новая, указать ее характеристики и особенности, как правило, невозможно; поэтому критерии здесь задает интуиция личности, впоследствии также социальный опыт (что получилось, какие последствия проистекли).

Но в обоих случаях, чтобы измениться, нужна помощь извне, расширение ситуации и сознания, поскольку сам человек может только длить свое прежнее существование. Эта помощь по своему характеру может быть самой разной: участие друзей или близких, новая ситуация, заставляющая человека, увидеть себя в ином свете, встреча с каким-то необычайным человеком или событием. Помощь извне, расширение ситуации и сознания часто воспринимаются человеком мистически: как пришествие Бога или Разума, как благодать, как пробуждение «человека в человеке», как духовный переворот и прочее. И понятно почему, ведь эта помощь помогает человеку вроде бы, оставаясь самим собой, тем не менее, изменить себя, что выглядит, как возможность вытащить самого себя за волосы.

В заключение обращу внимание на то, что, во-первых, не каждый человек является личность, во-вторых, часто человек ведет себя не как личность, а как социальный индивид, хотя в других ситуациях он проявляет себя как личность, в-третьих, только личность способна на преображение или, как писал С.Киркегор, на «второе рождение».

 2. Человек определенной культуры. Здесь два эпистемологических и онтологических среза ‒ фило и онтогенетический. Как я показываю в своих культурологических исследованиях, нельзя современные представления о человеке распространять на архаического человека, для которого основная реальность ‒ души и духи, человека культуры древних царств, верящего в языческих богов, античного человека, начинающего мыслить рационально при сохранении веры в богов, средневекового человека, идущего к христианскому Богу, человеку Возрождения. В каждой культуре складывается свой тип человека, удовлетворяющий особенностям данной  культуры. Теперь онтогенетический план.   

Единым человек является только в биологическом плане, как культурное и, возможно духовное существо, человек ‒ не един. Существуют несколько  «культур жизни человека» (я предлагаю ввести такое понятие как «культура жизни»): «культура детства», «культура отрочества и юности», несколько «культур взрослого человека». Каждая культура жизни человека характеризуется особенностями жизнедеятельности и видения (сознания), а также характером социализации; в первых двух культурах важное место  занимает образование.

Детство ‒ это не только самостоятельная культура жизни, но и начало трудного перехода от одной жизни к другой (от «прамы» к личности[12]). В детстве два основных способа освоения мира: игра и становление первых социально значимых практик (умения есть, пить, говорить, одеваться, общаться с взрослыми, помогать им и т.п.). В «Я» ребенка имплицитно входят и его родители, которые могут быть рассмотрены как его «социальное тело»[13].  Смысл кризиса детства, о котором сегодня много говорят, ‒ это прежде всего кризис нашей, взрослой жизни. Современный человек создал жизнь, которая разрушает и его самого и детей[14]. Родители не живут вместе со своими детьми, передают их на воспитание другим. Сегодня чуть ли не главный воспитатель ‒ среда, гедонистически ориентированная культура. Мы, взрослые, сами не знаем, как жить. Отсюда, детство ‒ это «переход в переходы», в неопределенность.

Можно различить две разные зоны детства. В первой («безопасной») мы по-прежнему ведем ребенка и являемся его способностью. Во второй («опасной») родители учатся жить вместе со своими детьми. Выясняют для себя и детей, что можно, а что нельзя. Ответственные родители вынуждены кардинально пересматривать свою жизнь. Их направляют ‒ любовь к детям, разум, осмысление последствий наших поступков и поступков детей.

Отрочество и юность ‒ не менее самостоятельная культура жизни. Её центральный процесс ‒ становление личности (не развитие личности, а только постепенное её складывание через пробы и ошибки). Подростковая культура начинает формироваться, когда родители (общество) посылают ребенка в школу, где от него требуют действовать самостоятельно. В значительной степени и школа и родители блокируют теперь для отрока возможность решать свои проблемы в сфере игры и фантазии (сказки). Напротив, объем обучения постоянно возрастает, а требование действовать рационально становится основным. Существенно изменяются и социальные отношения: вместо родительской опеки и поддержки складываются двусторонние властные (с педагогами и значимыми взрослыми) и равноправные (с друзьями) отношения.

Под давлением взрослых и школы распадается прамы, отрок начинает переходить к самостоятельному поведению, учится управлять сам собой (планирует свои занятия, позиционируется по отношению к другим, центрирует мир на своем Я, разделяет внутреннее и внешнее и прочие метаморфозы, достаточно хорошо описанные в художественной и психологической литературе). Отрочество неотделимо от школы и образования, в связи с чем на первый план выдвигается не игра, а рациональные типы поведения (учеба, рассуждения, первые анализы последствий своих поступков и пр.). 

Хотя объективное наблюдение показывает, что образ себя (своего Я) складывается при отождествлении себя с привлекательным (значимым) образом «Другого», субъективно подросток считает, что Я ‒ это он сам. Целый ряд признаков своего «Я» у подростка и юноши обусловлены влиянием школьного обучения и образования, это объясняет, почему образ себя отчасти представляет собой рациональное построение. При этом стоит отметить, что процесс освоения образа себя включает план игры и фантазии. Подросток (юноша, девушка) как бы играет во взрослого, но осознаются им эти игры вполне серьезно, как его настоящая жизнь.

У подростка самостоятельное поведение, опирающее на образ себя, часто, входит в противоречие с его реальным поведением и отношениями, которые сформировались в этот период. Возникшие при этом проблемы вызывают как негативные переживания, так и особые формы поведения ‒ упрямство, конфликты, отрицание взрослых, самоуничижение, стремление любой целой доказать свою значимость и т.п. Но рано или поздно эти проблемы приводят к уточнению или смене образа себя, в результате чего начинается новый цикл развития подростка. Через такую неоднократную смену образа себя подросток нащупывает более реалистическую позицию в мире взрослых и осваивает более реалистические формы поведения[15].

Стоит отметить и такой момент. В плане образования основная задача сводится пока к освоению «интеллектуальных, телесных и обычных техник». Учащиеся младшей и «первых классов» средней школы учатся правильно читать, писать, рассказывать, считать, решать задачи, рисовать, петь, бегать, прыгать, ходить на лыжах, дисциплинированно вести себя в школе, мыть посуду, забивать гвозди, пилить и пр. Только по мере того, как складывается полноценная личность, учащийся, освоивший техники, начинает в старших классах средней школы самостоятельно мыслить и реализовать себя в разных сферах школьной и внешкольной жизни.  

Взрослая культура (фактически три культуры: зрелости, пожилого возраста и старости) ‒ это время развития и завершения ставшей личности. Обратим внимание на такую интересную закономерность: если в период становления личности идет освоение техник (семиотических, телесных и обычной техники), то на развитие личности (старшие классы средней школы, высшая школа и работа после школы) приходятся собственно процессы деятельности и мышления[16]. Не означает ли это, что личность выступает как необходимое условие мышления и деятельности (практической,  познавательной, художественной и др.)? Забежим вперед, Культурно-исторические исследования, о которых мы будем говорить ниже, подтверждают это предположение. С одной стороны, именно становление личности (т.е. человека разрывающего с традицией, переходящего к самостоятельному поведению, пытающегося выстраивать свою жизнь) в античной культуре потребовало создание «личностно ориентированных практик» (новое судопроизводство, мышление, искусство, платоническая любовь и т.д.), с другой ‒ появление личности и её развитие, в свою очередь, обусловило бурное развитие античной философии, науки, искусства, юриспруденции и прочих социальных практик. Техники могут быть взяты ребенком и подростком, а деятельность и мышление предполагают личность.

Развитие человека процесс дискретный. Подобно превращению гусеницы в куколку и последней в бабочку, человек в своем развитии обновляет несколько раз ‒ один человек в детстве, другой (отрок и юноша) ‒ в юности, третий ‒ во взрослом существовании (причем тоже неоднократно).

 1. Техника. В работах по философии техники я выделял следующие характеристики техники, которые я рассматривал как составляющие ее сущности, но сегодня уверенно определил бы как топы:

Техника как артефакт. То есть техника ‒ не явление природы, а создание человека, начиная от простейших орудий, кончая сложной технической средой.

Техника как искусство изготовления изделий. Я утверждал, что на первых этапах техника – это не только артефакты, но и техническое искусство (техническая деятельность), приводящее к данным артефактам.

Техника как особое соединение действий (полезных эффектов)  природы и человеческой деятельности. Человек подсматривает или изучает  эффекты природы и так организует свои действия, чтобы эти эффекты регулярно наступали и чтобы ими можно было сознательно пользоваться[17].

Техника как концептуализация. Я утверждаю, что в сущность техники входит ее осознание. В зависимости от того, как в культуре техника понимается, каким образом объясняются ее действия, меняются и способы ее существования, а также  развитие. Например, древняя техника понималась сакрально: ее эффекты объяснялись действием духов или богов. Современная техника концептуализируется в инженерном ключе в духе естествознания, поэтому ее эффекты приписываются действиям процессов природы. Сакральная концептуализация техники ограничивала развитие техники опытом (метод проб и ошибок), а с развитием инженерии происходит настоящий взрыв технического развития, поскольку любой изученный в точных науках процесс природы мог быть освоен инженерно, тем самым породив новую технику.  

Техника как опосредование. Чтобы реализовать технический замысел необходимо создать своего рода посредник ‒ техническое изделие в широком понимании  (орудие, механизм, машину, техническую систему, среду)[18]. Один из аспектов технической деятельности состоит в поисках и изобретениях таких посредников.

Техника как «социальное тело» человека, а по отношению к культуре ‒ как условие и механизм социальности. Здесь речь идет о значении техники и технологии в становлении и жизни человека или общества.

Эти шесть топов независимы в плане изучения. Тем не менее, они согласованы между собой, т.е. характеристики одних топов не только не противоречат характеристикам других топов, но одни характеристики как бы разъясняют другие. Например, артефакт ‒ это тот же посредник, инженерная концептуализация задает синергию действий природы и человека, создание посредников работает на образование социального тела человека или механизма социальности. Другое дело, как получается подобное согласование характеристик разных топов при условии их независимости в плане изучения. Еще раз хочу обратить внимание, что согласование характеристик разных топов и разъяснение одних на основе других, нельзя понимать в духе системного подхода: мол, эти шесть топов образуют систему, просто пока мы еще не видим соответствующих связей. В том то и дело, каждый топ ‒ самостоятельный предмет и целое. Конечно, они как-то по природе связаны между собой, но мы эти связи и стоящее за ними целое не в состоянии выявить и описать. Поэтому в методологическом отношении правильнее утверждать, что каждый топ самостоятельный предмет и целое, и соответственно, следуя этой установке, вести изучение.

 2. Технология. Предпосылками технологии выступают, с одной стороны, промышленное (индустриальное) производство, с другой ‒ научное осмысление разнообразных работ и процессов, имеющих место в этом производстве. Первое, что стоит отметить ‒ индустриальное производство основано на работе машин и это массовое производство. Второе ‒ индустриальное производство складывается в условиях буржуазной конкуренции. Третье ‒ воспроизводство индустриального производства предполагает подготовку новых специалистов и следовательно, обучение. Как массовое машинное производство индустрия ускоряет разделение труда, а также формирует установки на стандартизацию. Чтобы удовлетворить конкуренции приходится экономить и бороться за качество. Кроме того, конкуренция, начиная с работ Тейлора, заставляет изучать, оптимизировать и перестраивать производство, а также опять обучать. Еще одно следствие ‒ формирование управления. Теперь спрашивается, каким образом все эти моменты схватываются и концептуализируются в научном знании? Вводится (открывается) новая реальность, а именно технология, которая описывает индустриальную деятельность в языке операций, их условий, разделения труда, управления. Одновременно, технологию начинают характеризовать установки на качество, экономию, стандартизацию, рациональное описание производственных процессов, их оптимизацию, на подготовку новых специалистов ‒ технологов.

Сначала, как в работах Бекманна, Беббиджа, Тейлора, все это главным образом особая рефлексия индустриального производства, точнее разные формы концептуализации индустриальной деятельности. Разные поскольку, как показывают С.С.Неретина и А.П.Огурцов концептуализация представляет собой личностную форму осознания, схватывания и конституирования новой реальности. Потом под влиянием этих концептуализаций, которые постепенно сближаются (но так до конца и не совпадают), действительно, формируется новая реальность в сфере технической деятельности ‒ «технология в узком понимании».

На всех трех этапах формирования (техника как магия, как инженерия, как технология) под техникой в отличие от технологии я пониманию следующее. Во-первых, техника ‒ это деятельность по созданию артефактов. Во-вторых, это целенаправленное использование эффектов природы (первой или второй). В-третьих, это такое использование, которое работает на человека и общество, позволяя им реализовать свои замыслы (добывать пищу, создавать комфортные условия для жизни, защищаться и нападать, быстро перемещаться в пространстве, летать и пр.). В-четвертых, техника, как писал Хайдеггер ‒ это бытие человека; не только орудия, машины и среда, которые он создает, но и неотъемлемый аспект его жизни. В сочетании с предыдущей ролью техника может быть концептуализирована как «социальное тело человека».

В истории был период, XIX, первая половина XX столетия, когда инженерия и инженерное проектирование выступали мотором технического развития; в то время это был ведущий вид технической деятельности. Но со второй половины прошлого века на первый план в создании технических изделий, систем и технической среды выдвигается «технология в широком понимании» или «технологии больших техносоциальных» проектов. Наблюдения показывают, что о технологии в широком понимании заговорили после того, как люди научились управлять развитием производства и техники, когда они заметили, что управляемое и контролируемое развитие производства и техники, позволяет решить ряд сложных народнохозяйственных или военных проблем.

К технологиям широкого понимания относятся создание СОИ, АЭС, ЭВМ последних поколений, мобильной связи и др. При проектировании и разработке подобных систем собственно инженерное мышление, предполагающее изучение природных процессов, расчеты конструкции и прочее, образует важный, но не единственный тип работы. Не менее, а может быть, даже более существенными выступают другие моменты: выяснение условий, обеспечивающих эти процедуры ‒ создание ресурсов, принятие определенных решений, организация сложной деятельности, управление и т. д. ‒ и их воплощение в жизнь. Оказывается, что лежащие в основании подобных проектов инженерные разработки не могут быть осуществлены без создания специальных условий, разворачивания других видов деятельности, в том числе слоя организации, управления и часто даже политики. В результате основная работа смещается на эти области, а инженерные решения становятся лишь одним из ее планов.   

Основное решение состоит не в том, чтобы создать конструкцию, обеспечивающую запуск и управление этим природным процессом, а в соорганизации и органическом соединении многих видов деятельности и практик – научных исследований, инженерных разработок, проектирования сложных систем и подсистем, организации ресурсов разного рода, политических действий и прочее. В свою очередь, чтобы соорганизовать на единой функциональной основе все эти разнообразные виды деятельностей и практики, необходимы дополнительные исследования, инженерные и технологические разработки, дополнительные проекты и ресурсы, и так до тех пор, пока не будет создана задуманная система.

Анализ показывает, что решение подобных задач под силу не всем странам, причем окончательное решение начать осуществление больших технологических проектов в свою очередь зависит от многих социальных и культурных факторов (общественного мнения, пропаганды в СМИ, решения парламентов, проектов правительства, заинтересованности производящих фирм и профессиональных союзов и прочее). Другими словами, технологический способ создания технических сооружений (систем), представляет собой проектируемую и управляемую организацию многих видов деятельности и практик, принципиально, зависит от социокультурных факторов. Можно сказать и по-другому: технология в широком понимании может быть истолкована как реализация одновременно технического и социального проектов. В первом приложении третьего письма была дана характеристика технологизации.

 1. Становление и развитие. Реконструкция становления  явления предполагает его объяснение как новообразования. В этом смысле изучаемое явление нельзя рассматривать как получившееся из предыдущего состояния этого явления, оно именно становится, складывается впервые. Напротив, реконструкция развития предполагает задание явления и разных его состояний, причем одни его состояния (как бы более развитые), получаются из (на основе) других его состояний (менее развитых). Это различение впервые обсуждается в биологии и теории эволюции. Можно, например, вспомнить А.А.Любищева неоднократно говорившего, что невозможно отразить существование разных уровней бытия, практически несводимых друг к другу и пользующихся разными формами причинности, разным характером законов.

Действительно, не стоит ли перейти к другой методологии? Признаем, что речь идет о феноменах, принадлежащих разным уровням реальности. Хотя, возможно, эти уровни и как-то объективно связаны, более правильно в целях познания считать их несвязанными и описывать самостоятельно в разных научных предметах. Аналогично и с эволюцией. Если явление уже сложилось, то мы может анализировать его развитие и усложнение. Но с какого-то момента оно начинает переживать кризис или умирает. Чтобы объяснить возникновение нового явления, необходимо выявить предпосылки, в число который войдет и предшествующее явление, переживающее кризис, и принципиально новая ситуация. Хотя  возникновение нового явления невозможно без выявления предпосылок, тем не менее, из предпосылок новое явление не выводится. Новое явление конституируется исследователем принципиально как новообразование, то есть предполагается, что появляется новая реальность со своей логикой и закономерностями.

А вот некоторые соображения не о биологическом развитии, а развитии человека в культуре. Стоит пересмотреть понимание факторов, обусловливающих такое развитие. Не только обучение, но и образование, и СМИ, и семья, и друзья, и во многих случаях самостоятельные поиски, чтение, размышления о своей жизни (другими словами, нужно учитывать еще один важный фактор ‒ личность индивида). Да и обучение не равно само себе: одно дело дошкольное и начальное обучение, другое ‒ среднее, третье ‒ высшее, четвертое ‒ гуманитарное, пятое ‒ техническое, шестое экономическое, седьмое в идеологии тьюторства и т.д.

Вторая линия переосмысления. В развитии происходит не овладение собственным поведением (Выготский), а его конституирование, не знаки здесь главное, а схемы. Схемы (чаще нарративные, чем графические) позволяют разрешить проблемы, вставшие перед человеком; в свою очередь проблемы кристаллизуются в экзистенциальных ситуациях, которые проживает человек. Изобретение новых или заимствование из культуры существующих схем  позволяет переорганизовать внутренний опыт человека, в результате чего меняется его видение реальности и понимание. Психологически это воспринимается как открытие новых реалий (объектов, предметов, событий), иногда ‒ как попадания в новый мир. Новое видение и понимание ‒ условие и новых действий (поступков).

Третья основная идея такова: периодизация развития человека, как утверждалось выше, должна основываться не на концепции возраста, а другой ‒ «культур жизни человека». Развитии по-разному протекает в разных культурах человека и резко меняется при переходе от одной культуры к другой. Различны в каждой культуре экзистенциальные ситуации и проблемы, с которыми человек сталкивается и разрешает. Различны способы их разрешения и схемы. Как следствие, различны в каждой культуре жизни реальности и миры человеческого существования. По-разному развитие идет и в случае разных видов образования. Скажем, дошкольное и начальное школьное образование в основном представляет собой формирование, а высшее, а также с тьюторским сопровождением, наоборот, самообразование с участием и помощью педагога.

Но что собой представляет само развитие, ведь не только такты (шаги) изменений? Вероятно, это направленность шагов развития, так сказать, логика их трансформаций.  От чего же они зависят? Ну, во-первых, как я показываю в своих работах, от особенностей культуры жизни. Во-вторых, от социального воздействия (образование, СМИ, семья, друзья, «паттерны повседневности»), то, что обычно называют социализацией. В свою очередь, направленность образования определяется ее практиками и концепциями. В-третьих, развитие человека существенно зависит от его личности, поскольку она источник самостоятельного поведения, личность выстраивает свою жизнь и понятный личности мир. Это так сказать, один план развития. Но есть и другой: творчество человека и самоорганизация на разных уровнях, начиная от физиологического, кончая психическим и духовным.

 1. Рефлексия. Как возможно исследовать и менять деятельность, не выходя из нее? Щедровицкий отвечает: опираясь на идею рефлексии, системный подход и собственно методологическую работу по организации новых форм и видов деятельности. Если рефлексия позволяет понять, как деятельность меняется и развивается («Рефлексия, – пишет ГП, – один из самых интересных, сложных и в какой-то степени мистический процесс в деятельности; одновременно рефлексия является важнейшим элементом в механизмах развития деятельности»), то системный подход – это необходимое условие организации деятельности; «категории системы и полиструктуры определяют методы изучения деятельности вообще, так и любых конкретных видов деятельности».

Особенностью методологии является смещение задач, во-первых, от изучения мышления к изучению той реальности (в данном случае деятельности), законы которой по убеждению методологов определяют все и, в частности,  мышление, во-вторых, к задачам вменения заинтересованным специалистам-предметникам (ученым, педагогам проектировщикам и т. д.) законов подлинной реальности (то есть представлений теории деятельности). По идее, и переход от предметной точки зрения к методологической и новый синтез рефлексивных реалий (подходов, понятий, ситуаций в предмете, идеалов познания и пр.) предполагает анализ этих реалий. Но если бы Щедровицкий пошел этим путем, то, во-первых, вряд ли в обозримые сроки решил интересующие его задачи, во-вторых, попал бы под огонь критики со стороны других исследователей этих реалий. Вот, что он, обсуждая данную проблему, пишет, например, по поводу рефлексии.

«Представления, накопленные в предшествующем развитии философии, связывают рефлексию, во-первых, с процессами производства новых смыслов, во-вторых, с процессами объективации смыслов в виде знаний, предметов и объектов деятельности, в-третьих, со специфическим функционированием а) знаний, б) предметов и в) объектов в практической деятельности. И, наверное, это еще не все. Но даже этого уже слишком много, чтобы пытаться непосредственно представить все в виде механизма или формального правила для конструирования и развертывания схем. Поэтому мы должны попытаться каким-то образом свести все эти моменты к более простым отношениям и механизмам, чтобы затем вывести их из последних и таким образом организовать все в единую систему».

Другими словами, Щедровицкий решил не анализировать рефлексивные реалии (в данном случае знания, предметы, объекты и их функционирование, а также механизмы производства новых смыслов), а переопределить их в новом более простом и конструктивном языке. Что это за язык? Системного подхода (системно-структурный язык), в рамках которого теперь задается и деятельность. «Исходное фундаментальное представление: деятельность – система”, – пишет Щедровицкий в работе 1975 г. «Исходные представления и категориальные средства теории деятельности».

По работам Щедровицкого мы знаем, что он, подобно Канту сам создает системно-структурный язык. При этом Щедровицкий утверждает, что источник не только этого языка, но и схем деятельности двоякий: с одной стороны, это опыт его собственной работы и его рефлексия, с другой – законы деятельности и мышления. Подтверждение первому можно увидеть в лекции «Методологическая организация сферы психологии». «Осуществляется, — подводит итог лекции Щедровицкий, – полный отказ от описания внешнего объекта. На передний план выходит рефлексия, а смысл идеи состоит в том, чтобы деятельно творить новый мыследеятельный мир и вовремя его фиксировать, – и это для того, чтобы снова творить и снова отражать, и чтобы снова более точно творить. Поэтому фактически идет не изучение внешнего объекта, а непрерывный анализ и осознание опыта своей работы». Второй источник обсуждается Щедровицким при анализе того, что собой представляет рефлексия. Оказывается, что это не только и не столько осознание своей деятельности человеком, сколько кооперация в деятельности и создание обеспечивающих ее организованностей материала (практической, методической, инженерной, научной и прочее).

Если отрефлексировать употребление на этом этапе рефлексии, то можно указать следующие два ее понимания. Во-первых, рефлексия – это механизм развития деятельности, особый метод философской дедукции, сходный с фихтеанским; недаром Щедровицкий говорит здесь о мистике. Во-вторых, рефлексия – это осознанное отображение способов работы самого Щедровицкого, но такое, которое выступает необходимым условием объективного развития деятельности.

В философии Нового времени, как я старался показать, понятие рефлексии было призвано объяснить целостность и развитие человека как личности. С одной стороны, личность постоянно приобретает новые знания, представления, понятия, способности, с другой – все эти новообразования прочно закованы в круг «я», принадлежат универсуму личности и, следовательно, должны проистекать из уже существующего в «я», то есть из старого. Разрешение этого противоречия происходит в рамках рефлексивного мышления. Универсуму личности приписывается особая способность – рефлексия, сочетающая в себе одновременно искусственный план (отображение деятельности души, познание ее) и естественный (сама рефлексия есть часть души, механизм ее изменения). Безусловно, личность изменяется не только и не столько сама по себе, сколько под влиянием внешней среды (взаимоотношений с другими, деятельности, попыток разрешить различные проблемы) и поэтому отнюдь не является универсумом. Однако в плане реальности «я» личность есть именно универсум, и пока подобная точка зрения работает, будет работать и понятие рефлексии.

В ХХ столетии философское понятие рефлексии было ассимилировано в методологии и разрабатывалось, как отмечалось выше, в рамках теории деятельности, позволяя объяснить развитие деятельности. При этом я постарался  различить два разные случая. Один – трактовка рефлексии как формального механизма развития, как получение о рефлексируемом объекте модельного знания, позволяющего его преобразовывать (я этот вид рефлексии назвал «онторефлексией»). На основе полученного рефлексивного знания разворачивается вторая деятельность (деятельность над деятельностью), направленная на преобразование исходной рефлексируемой деятельности. Примером онторефлексии являются процедуры  концептуализации (т.е. влияющее на реальное поведение осознание и осмысление в культуре или отдельным человеком определенного явления). Например, в архаической культуре  тепловые явления понимались как действие духов, а в культуре нового времени сначала как теплород, а затем как энергия молекул. Эти три вида концептуализации тепла обусловливали не только различное понимание природы тепловых явлений, но и разные способы действия и возможности развития практик, имеющих дело с теплом. Особенности концептуализации я достаточно подробно рассмотрел на материале генезиса техники. Не учитывая (не реконструируя) концептуализацию, трудно избежать также незаконной модернизации.

Вторая трактовка преодолевает рассмотрение рефлексии как автономного деятельностного механизма развития, связывая рефлексию с внешним контекстом – позицией и задачами исследователя, осуществляющего рефлексию, выбором средств рефлексивного описания, способами использования рефлексивных описаний и другими моментами («корефлексия»). «Размыкание мышления», то есть отказ от  имманентной ее трактовки, естественно, повлек за собой и кризис понятия рефлексии, девальвацию рефлексии, о чем точно пишет философ и методолог А.П.Огурцов. «Метафизика субъективности, рассматривавшая рефлексию как мышление о мышлении, противопоставляется в современной философии онтологической интерпретации актов понимания, неотторжимых от той действительности, с которой они сопряжены и которую они выражают. Мышление трактуется как мышление-в-потоке жизни, а дистанцирование, с которым связан акцент на рефлексивной трактовке мышления, рассматривается как ограниченное и требующее деконструкции». В рамках данного подхода, на мой взгляд, наиболее продуктивного, поскольку мы может контролировать рефлексивное познание, происходит распредмечивание и денатурализация рефлексии; последняя перестает пониматься как автономная способность человека или механизм развития деятельности, независимый от жизненного контекста.

 Разъяснение. На этот раз я не сделал приложения, поскольку текст получился бы вообще неподъемным. В качестве приложений могли бы выступить мои книги, к которым я и отсылаю интересующихся. Правда, кто в наше время читает книги! Приложения я не сделал и потому, что по текстам и книгам все равно адекватно, как на это рассчитывает автор, понять идеи, понятия и видение очень трудно, а часто и невозможно вообще. Вот где нужны семинары, общение и личные контакты.

Закончив письмо, я подумал, а чем моя работа отличается от той, которую проделал мой учитель? Один из ответов, думаю, такой. Георгий Петрович по убеждениям был марксистом, как ученый разделял естественнонаучные ценности, как философ отталкивался от Аристотеля, Канта и Выготского, в плане гражданской позиции был организатором и реформатором. Я же – не марксист; симпатизирую, скорее, Платону; считаю неприемлемым (относительно интересующих меня проблем и явлений) естественнонаучный подход; хотя вижу проблемы и неудовлетворительность социальности, не считаю возможным ее переделывать (при этом, что некоторым может показаться странным, достаточно активен в социальном отношении); улучшать стараюсь, прежде всего, себя. Имеют ли эти различия отношение к мышлению и нашим представлениям о мире? На мой взгляд, имеют, как кто-то сказал – каков человек, такова и его философия. 

23 мая 2016 г.

___

 

[1]Канке В.А. Семиотическая философия. – Обнинск, 1977. С. 35.

[2] Здесь приведена одна из версий, авторская, типологии схем деятельности. В разных работах Щедровицкого и в работах других участников ММК можно встретить и другие варианты этой типологии (см. например, работу С.В.Комарова и С.И. Кордона «Основы методологи: системодеятельностный подход. Категории. Пермь, 2005).

[3] Аристотель «О душе». С. 97, 99.

[4] «Так вот, от такого начала зависит мир небес и <вся> природа. И жизнь <у него> ‒ такая, как наша ‒ самая лучшая, <которая у нас> на малый срок<…> При этом разум, в силу причастности своей к предмету мысли, мыслит самого себя<…> и умозрение есть то, что приятнее всего и всего лучше. Если поэтому так хорошо, как нам, богу ‒ всегда, то это изумительно: если же ‒ лучше, то еще изумительней».

 [5] В.С. Библер, характеризуя личность, пишет, что ей присуща самодетерминация и преодоление социальной и культурной обусловленности. Вспомним в связи с этим хотя бы Сократа. Он пытается сам определять свою судьбу и идет против мнения афинского общества.   

[6] Там же. С. 101.

[7] Наумов С.А. Публичные коммуникации как феномен нетрадиционного управления // Философия управления: проблемы и стратегии / Российская академия наук, Институт философии; Отв. Ред. В.М. Розин. М.: ИФРАН, 2010. С. 241-253.

[8] Арендт Х. Что такое свобода // Между прошлым и будущим. М., 2014. С. 251.

[9] Кант И. Критика практического разума // соч.  в 4 т. М., 1997. С. 509-511.

[10] Асмолов А. Г. Психология личности. Принципы общепсихологического анализа. М., 2001. С. 140.

[11] Все названия личностей, понятно, достаточно условные, хотя какие-то ассоциации здесь необходимы.

[12] «Прамы» ‒ термин Л.С. Выготского, призванный подчеркнуть единство ребенка со своими родителями.

[13] В чем культурный смысл детской игры? Это доступный ребенку способ освоения взрослого мира и первая репетиция свободы личности. Родители для своих детей являются настоящей способностью («социальным телом»), как только дети сталкиваются с проблемами, которые не могут решить, то тут же прибегают к помощи родителей.  Мы со своими детьми – одно целое. Я не только отец для своего ребенка и субъект, с которым он общается, но и его органическая способность, позволяющая решать недетские задачи.

[14] Соблазн желаний, соблазн техникой.

[15] Освоение подростками реалистических форм поведения в современной культуре затруднено рядом обстоятельств. Здесь роль искусства и СМИ, стирающих границы между разными реальностями, а также вымыслом и реальностью, приучающих рассматривать виртуальную жизнь как обычную, а обычную как виртуальную, здесь новые, допускающие относительность и плюрализм, способы понимания и истолкования жизни, права и морали, здесь и значительно расширившиеся возможности (и соблазны) социальной жизни, наконец, свой вклад в проблему вносит также общее ощущения кризиса современной культуры, не оставившего в стороне как семью, так и буквально каждого человека.

[16] На одном полюсе мышление представляет собой свободный поиск, который мы схватываем, говоря о креативности, на другом полюсе мышление ‒ это действие методов и средств, что нами понимается как мыслительная деятельность. Для деятельности характерны такие механизмы как воспроизводство, трансляция, коммуникация, кооперация позиций, рефлексия. Для мышления ‒ поиск решения проблем и задач, изобретение средств решения, выстраивание дискурсов, реакция на понимание-непонимание.

[17] Инженерное осознание этого топа неплохо сформулировано Петром Энгейльмейером, нашим первым отечественным философом техники. «Природа не преследует никаких целей, в человеческом смысле слова. Природа автоматична. Явления природы между собой сцеплены так, что следуют друг за другом лишь в одном направлении: вода может течь только сверху вниз, разности потенциалов могут только выравниваться. Пусть, например, ряд А-В-С-Д-Е представляет собой такую природную цепь. Является фактическое звено А, и за ним автоматически следуют остальные, ибо природа фактична. А человек, наоборот, гипотетичен, и в этом лежит его преимущество. Так, например, он желал, чтобы наступило явление Е, но не в состоянии вызвать его своею мускульную силой. Но он знает такую цепь А-В-С-Д-Е, в которой видит явление А, доступное для его мускульной силы. тогда он вызывает явление А, цепь вступает в действие, и явление Е наступает. Вот в чем сущность техники» (Энгельмейер П. Философия техники. Вып. 1-4. М., 1912-1913. Вып. 2. С. 85).

[18] Вспомним хотя бы историю с созданием самолетов. Замысел полета человека сложился задолго до того, как удалось построить первый аэроплан. На пути к нему, техники вышли сначала на идею создания крыльев (миф об Икаре), затем аппарата тяжелее воздуха (махолета Леонардо да Винчи), наконец, мотора, винта, крыльев самолета. Иначе говоря, чтобы реализовать технический замысел (например, летать), необходимо сначала создать определенное техническое устройство (крылья, махолет, самолет).

_______________

ДИСКУССИЯ О СИТУАЦИИ В МЕТОДОЛОГИЧЕСКОМ ДВИЖЕНИИ