Третья русская философия
Искандер Валитов, Дмитрий Куликов, Тимофей Сергейцев
В 2004 году исполняется 50 лет значительному явлению в истории русской философии XX века, Московскому методологическому кружку (ММК), а 23 февраля исполнилось бы 75 лет его основателю и руководителю Г.П. Щедровицкому. Накануне юбилея мы публикуем доклад группы последователей традиции ММК (Т. Сергейцев, Д. Куликов, И. Валитов), содержательно связанный, на наш взгляд, с главными вопросами современной российской политики. Доклад был прочитан 27 января на семинаре “Третья русская философия — на самом деле, методология”.
Проект страны
Сегодня, когда единственная имевшая место в русском обществе политическая дискуссия “коммунисты – демократы” фактически закончена как по содержательным причинам (реформы как идея и “возврат к прошлому” как идея себя исчерпали), так и по политическим причинам (президенту не нужны ни “правые”, ни “левые”), мы снова оказались перед вопросом “Что делать?”.
Историческое будущее России неясно не потому, что его нельзя предсказать, а потому, что неясно, кто и с какими целями будет его создавать. И будет ли оно вообще. С высокой вероятностью нас ждет очередная “модернизация”, то есть погоня за уже отработанными цивилизационными образцами, обрекающая нас одновременно как на неизбежное и растущее отставание, так и неизбежный репрессивно-насильственный метод “внедрения” мировых достижений на российской почве в условиях геополитического выживания.
Неоднократно в течение своей писаной истории наша страна реализовывала модернизационные проекты, суть которых формировалась за ее пределами. Мы брали образцы и реализовывали их через кровь и смерти наших сограждан, и именно в этом проявлялась наша самость и особенность. Россия слишком велика и неуправляема извне, чтобы быть частью чужого проекта, как те 15 стран, что присоединяются к Евросоюзу в следующем году.
Рассчитывать на что-либо в новом мире, где воюют за участие в мировом господстве не только ракетами, самолетами и танками, но и много чем еще, нам можно, лишь имея свой проект страны, как имеют его (и постоянно развивают) Европейский Союз, Китай, Израиль. Сформировать его, конечно же, должна элита. Наверное, даже, политическая элита в собственном смысле этого слова. Элита, которой у нас нет. Ее у нас нет как политического класса, способного ставить исторические цели, и, видимо, никогда не было в прошлом.
Модернизация без развития
Россия дважды в XX столетии становилась заложницей неуправляемой модернизации именно в результате своих успехов на пути интенсификации модернизационных усилий, историческая цель которых не определена или определена неадекватно стране. Иными словами, модернизация как программа концентрации ресурсов реализовывалась без ответа на вопрос, какую “инвестицию” и в какое историческое будущее эти ресурсы будут собой представлять. И оба раза элиты страны, стоящие у власти и создающие идеологию власти, были не в состоянии произвести историческое самоопределение.
Поражение русского капитализма и русского государства в 1917 году было не столько проигрышем альтернативной, социал-революционной элите, сколько капитуляцией перед проблемами и кризисами запущенного процесса модернизации. Огромная неуправляемая армия, социально напряженный рабочий класс, фантазирующая интеллигенция — все эти инновации не вписывались в конструкцию страны, несущую православную миссию (гарантом которой выступала самодержавная монархия) в рамках западного цивилизационного пути. За это поражение элита заплатила гибелью и уходом с исторической сцены в полном составе.
Второй раз поражение тянулось несколько десятилетий, и элита, теперь уже новая, альтернативная, не столько погибла, сколько деградировала и перестала быть таковой. В послевоенном (после Второй мировой войны) мире на фоне всех ресурсных потерь цель продолжать мировую революцию или (и) строить коммунизм вместо социализма в отдельно взятой стране, видимо, уже не была исторически перспективной, несмотря на мощную концентрацию модернизационных ресурсов. Отказ разбираться в этой проблеме привел к падению правящего класса, каким была номенклатура КПСС.
Элита и её источники
Властная, политическая элита в России не преемственна, ее воспроизводство пресекалось минимум дважды (вместе с пресечением преемственности самой власти), если не считать “перемен”, происходивших в руководстве страны в сталинский период. Русские революции (включая и распад СССР) прервали культурную и социальную традицию, в которой могли передаваться системы ценностей, ориентиров, рамок, требований, оснований исторического самоопределения (в отличие, например, от Англии и США, где такая традиция всегда была их источником). В этих обстоятельствах шанс воспроизводства исторически целеустремленной элиты во многом определяется потенциалом культуры, собственной национальной философией, религией, наукой, гуманитарной и экономической мыслью, литературой. Под силу ли культуре, прежде всего российской, выполнить такую задачу, связанную с “дополнительной нагрузкой”?
Первая русская философия (и русская литература) оказалась тесно связанной с духом православия и мало что смогла дать практически лидерам уходящего российского государства в новом 20-м веке для решения проблем модернизации. Впрочем, еще Петр Великий вынужден был отказаться от русского православия как единственной онтологической картины, “отдвинув” ее, но не сумев заменить ничем другим. Второй русской философией оказался импортированный марксизм. Успех его практической реализации в России неизмеримо превзошел все достижения социальной мысли на исторической родине этих взглядов, в Европе. Ему мы обязаны появлением альтернативной русской элиты, не укорененной в социальной и культурной организации общества, в каких-либо традициях.
Понимание необходимости следующего, пост-марксистского шага в исторической перспективе для России (тогда – СССР) появилось сразу же после смерти Сталина. В 1953 году на философском факультете МГУ начал работу семинар, впоследствии получивший имя Московского Методологического кружка – ММК. Основатели этой “горячей точки” в отечественной культуре известны в том числе своими достижениями после выхода из семинара (кружка). Это логик и известный писатель Александр Зиновьев, ныне преподающий в МГУ, Борис Грушин, возглавлявший одну из самых авторитетных служб опроса общественного мнения. Двух других уже нет в живых: философа Мераба Мамардашвили и собственно методолога Георгия Щедровицкого, возглавившего ММК и руководившего одной из самых длинных и напряженных в истории европейской мысли непрерывной интеллектуальной дискуссией, зафиксированной в протокольных записях. В эту многодесятилетнюю дискуссию были вовлечены сотни ведущих мыслителей и практиков в области социально-гуманитаных дисциплин, определяющих интеллектуальный потенциал страны. Вот что пишет Георгий Щедровицкий о моменте перед возникновением семинара в своей книге “Я всегда был идеалистом” (Москва, 2001):
“…историю я понимал многопланово … и владел методом многопланового и многослойного исторического анализа. … Зиновьев, наоборот, работал на четком, ясном, глубоком видении самой окружающей жизни. Но при этих двух совершенно разных типах знания был момент … буквально поразивший меня. Дело в том, что у каждого из нас был свой прогноз, и, как выяснилось, они совпали: мы оба считали, что Сталину осталось жить пять-шесть месяцев от силы и что в этой ситуации он должен умереть. Мы не знали как, но, по сути дела, тогда, в октябре 1952 года, мы уже думали … о том, что будет происходить после смерти Сталина, и это занимало нас обоих в очень большой мере.”
Новая формация мышления
Дело было не только в действенности прогнозов (что много раз подтверждалось позднее). Члены кружка поставили перед собой задачу, которую до того не ставили ни апологеты марксизма, ни его критики нигде в мире. Постановка вопросов определила как дальнейшую эффективность разработок, так и уникальный статус самого кружка. Будучи совершено антиакадемическим и по содержанию, и по формам организации работы, кружок не стал ни интеллектуальным подпольем, ни диссидентской организацией. Он работал официально, протокольно фиксируя на магнитофонной пленке (и распечатывая на бумаге) полный текст своих заседаний.
ММК не интересовало, прав Маркс или нет, насколько исчерпан или нет “проектный потенциал” этого учения. Участники кружка считали, что Маркс первым в европейской истории мысли создал метод мышления, позволяющий реально воздействовать на социальную, историческую практику, и сделал мышление в социально-гуманитарных областях по практическим эффектам конкурентоспособным естественно-научному мышлению Нового Времени, породившему эксперимент и промышленную революцию. Впоследствии постановка цели расширилась до требования построить методы, средства, схемы человеческого мышления и деятельности, обладающие объективным значением и реализуемые в современном мире как практическая, конкурентоспособная альтернатива предметному, профессиональному, политическому мышлению и деятельности. Будучи цветом отечественного интеллектуального ресурса, многочисленные участники кружка ставили эксперимент прежде всего на себе, создавая “машину” современного мышления как над-индивидуальную, коллективную активность, имеющую осознанный цивилизационный статус. Задача была в том, чтобы мыслить как общество, как сфера деятельности, как человечество, а не как отдельный индивид. Георгий Щедровицкий так характеризовал работу семинара:
“ Докладчик лишь объявлял тему и начинал движение по поводу нее (…) на каждом заседании был не один, а три, четыре, пять разных докладов на одну тему. (…)
Существовал принцип, что (…) прервав докладчика после любого предложения, можно было требовать основания.
(…) К любому тексту по какому-то материалу или предмету как бы подвешивали большое количество совершенно разных вопросов.
(…) на каждый вопрос следовало, как правило, несколько совершенно разных ответов. И все они объявлялись истинными, несмотря на то, что нередко они прямо и непосредственно противоречили друг другу, т.е. как своего рода апории (…) поэтому мышление развертывалось как мышление в парадоксах.
(…) это была особая форма проблематизации. И мышление это было не в суждениях, не в высказываниях, а в проблемах.
(…) мы зафиксировали множественность ответов на вопрос и невозможность применять критерий истинности.
(…) самое важное и интересное (…) что разные участники этой группы занимали разные места, играли разные роли
(…) определенная группа людей осуществляла “конструктивную работу”. А другие специализировались на том, что они (…) играли роль “критика” (…) Четвертые ставили в “исторический контекст”, создавая массу ассоциаций с другими решениями. Пятые при этом разрабатывали “средства”.
(…) работа одновременно в плоскости “непосредственного содержания”, “средств” и средств, обеспечивающих производство средств, делала само рассуждение “многослойным”. И внимание могло концентрироваться на любом из этих слоев.
(…) доклад мог растянуться на год, на три года, на пятилетие.
(…) люди, которые здесь собирались, хотели осуществлять именно такое мышление. Они считали это важнейшей ценностью.
(…) основным регулирующим моментом становилась “цель”, или “задача”, то есть то, приближает это к решению задачи или не приближает.
(…) у таких сложных образований не могло быть одного продукта. Они всегда были полипродуктивными и, значит, полифункциональными.
(…) если поначалу человек говорил, что он хочет решить такую-то задачу, то в конце работы могло выясниться, что цель была не в этом, а в том, чтобы построить приемы и способы решения целого класса подобных задач.
(Дискуссия “Механизмы работы семинаров Московского методологического кружка” 6 октября 1977 года, архив Г.Щедровицкого, запись № 1034)
С точки зрения европейской истории мысли ММК стартовал от “неклассической” интеллектуальной ситуации с логикой как с дисциплиной, нормативно формирующей индивидуальное мышление. Появление в первой половине 20-го века не-аристотелевских логик, в которых не действует, в частности, закон двойного отрицания (не-не-А есть А) шло параллельно не только с развитием общественной мысли, но и развитием неклассической ситуации в естественных науках, в физике и математике. Революция в логике и переход к методологии в версии ММК стали основой для форм организованного коллективного мышления.
Члены ММК, конечно, участвовали в масштабной социально-гуманитарной тенденции, имеющей мировое значение в 20-м столетии. Групповые формы коммуникации, терапии, личного развития, поиска решения в кризисных и проблемных ситуациях получили широкое распространение. Однако ММК вышел далеко за пределы прагматики такой групповой работы, осознанно и целенаправленно занимаясь объективацией и исследованием механизмов коллективного мышления на собственном примере. Во-вторых, эта работа велась прежде всего как содержательная, без каких-либо скидок на сложность поставленных вопросов. И, наконец, представление такой групповой работы, используемое инструментально в самой работе не было преимущественно психологическим (как в подавляющем большинстве групповых практик 20-го века), а, прежде всего, объективно историческим, культурно-техническим, семиотическим, логическим, языковым.
Практика методологии
Продукты ММК начали покидать “лабораторное пространство” семинаров и становиться публичными, опережая т.н. “перестройку” на пять лет – в 1979 году, когда была проведена первая организационно-деятельностная игра (ОДИ). В 1982 году в ходе многодневной ОДИ по проблеме первой аварийной остановки атомной электростанции (Белоярская АЭС – она же первая в стране) была смоделирована и спрогнозирована катастрофа, ставшая чернобыльской. Игровая форма использовалась как технический прием для передачи “упакованных” методов мышления ММК коллективу практиков, состоящему из профессионалов и специалистов разных сфер, для комплексной постановки и решения проблемы. В перестроечный период в СССР состоялось более сотни таких событий по самым различным проблемным ситуациям, имеющим цивилизационное значение. Методом решения проблем, т.е. того, что, собственно, не имеет решения, являлось развитие представлений, средств мышления и деятельности коллектива профессионалов.
В практике ОДИ Г.Щедровицкий и его ученики “довели” методы коллективного мышления до “промышленного образца”, технологически применимого в управленческой и политической практике. Однако “перестройка” не стала проблематизацией “проекта СССР”. К этой тематике была допущена лишь “элита” имеющая соответствующее положение в Политбюро. “Проект СССР” предполагал инвестирование модернизационных ресурсов прежде всего и в основном в вооружение и военный контроль над социалистическим лагерем. Вторично ресурсы шли на освоение восточных и сесверных территорий – традиционную задачу Российской империи, но в подчиненном по отношению к основной цели статусе. Как следствие, территории приобрели статус внутренних колоний, чего при Российской империи не было. Цели собственно экономической конкурентоспособности страны на мировых рынках и создания состоятельного квалифицированного конкурентоспособного населения не ставились. За недемонтированную устаревшую идеологию пришлось уплатить дорогую цену. Обрушение советского порядка, падение СССР привели к потере в том числе и накопленных материальных ресурсов, декапитализации страны.
Распад СССР как фиксация окончательного краха “советского проекта” вернул Россию к проблеме модернизации и исторического самоопределения. Вместо обанкротившейся идеологии не было выработано никакой идеологии вообще. Отсутствие собственно критики, проблематизации предшествующих исторических целей привели к тотальному историческому и философскому нигилизму, больше известному как “либерализм по-русски”. “Дайте свободу, все остальное появится само собой!” — таков был лозунг “революции 1991 года”. В новой России корпус экономических идей, использованных властью для осуществления реформ, был полностью отвлечен от какой-либо проектной составляющей, а сами реформы по существу разворачивались в революционной логике требования максимальных возможностей для деятельности как таковых, без определения содержания самой деятельности. “Десятилетие свободы” для России стало прежде всего периодом стихийного демонтажа советской системы, который, впрочем, выполнен далеко не полностью. Методологическая работа в этот период тесно связана с очагами проектного мышления и деятельности, имеющимися в стране. Методолог по принципу своей деятельности занят развитием новых образцов мышления и деятельности, а не борьбой со старым. Поэтому увидеть результаты его деятельности в валовых национальных показателях нелегко. Однако смело можно утверждать, что достижения антикризисного управления и демократических процедур на постсоветском пространстве несут в себе высокоэффективные компоненты, разработанные методологами.
Диктатура мышления
Маркс, освободив (в мысли) человека от экономического принуждения, не ответил на теоретический вопрос: как должно строиться управление в новом социуме? Государство должно было постепенно отмереть. Теоретики анархизма настаивают на отказе от управленческой позиции как таковой, большевики же, оказавшись в ситуации действия, были вынуждены выстроить “административно-командную систему”. ММК сумело найти качественно иной ответ на этот вопрос.
Поскольку методолог – не политик и не руководитель сам по себе (и не должен им быть), то его деятельность не разворачивается через отправление властных или административных полномочий. Он не может и не должен формально или неформально принуждать или побуждать других людей к совершению каких-либо действий или принятию тех или иных решений. Однако формат методологического консультирования и организации работ предполагает, что вся необходимая деятельность (и мышление) будут спроектированы и развернуты методологом во всех необходимых технических деталях в реальном времени. С участниками деятельности, на всех ее социальных и организационных уровнях — будь это ее собственники, менеджеры или исполнители, методолога связывают рабочие отношения добровольного принятия совместно разработанных решений. Таким образом, методолог работает не в организации, но и не вне ее, а параллельно, “по содержанию”. Мотивация и “принуждение” вытекающие из содержания деятельности (мышления) вместе с пониманием своего места и роли в ней оказываются на порядок более мощными, чем используемые административными и политическими институтами. Разработка и реализация решений принципиально связана с самоопределением участвующих в работе людей и проблематизацией средств и методов мышления и деятельности. Такой метод работы лежит далеко за пределами не только “административно-командных” подходов, но и всевозможных “демократических” моделей организации коллективной работы, в этом отношении – за пределами того, что умеет сегодня европейская или американская организационно-управленческая практика (и знает теория). В определенном смысле можно утверждать, что в практике методологически организованного мышления и деятельности реализуется марксов гуманитарный идеал “свободного труда свободно собравшихся людей”.
Альтернативы нет
Действительная практическая философия незаметна, как воздух. Плоха она или хороша, она всегда есть. Герой Мольера удивлялся тому, что он, оказывается, “говорит прозой”. И недоумевал, зачем ему об этом знать. Однако именно незнание нами нашей собственной практической философии не дает нам возможностей изменить ее, когда она устаревает или вовсе выходит из строя. Политическая и управленческая элита не может существовать и претендовать на свою роль в обществе, не имея развитой, исторически осмысленной философии, и не может не знать и не понимать источников и оснований этой философии. Стоит отметить, что в истории не раз делалась попытка поставить на место этого исторического мировоззрения ту или иную теорию, претендующую на статус научной – экономическую или, скажем, расовую. Попытка эта кончается крахом для такой элитной группы, в то время как любая действительная научная дисциплина стремиться придать своей собственной практике специализированный, экспериментальный характер, а не статус универсального и целостного исторического действия. Другая попытка заполнить вакуум состоит в импорте представлений (часто вместе с их носителями), но этот путь ведет лишь к логике присоединения к чему-то большему и растворения в этом большем. Вряд ли он приемлем для России. По этому пути идут постсоветские страны, вливающиеся в Евросоюз или в исламский мир.
В послевоенный советский период российской истории критические методы марксистского исторического анализа были окончательно вытеснены конкретной технической (а значит, некритической) государственной идеологией. После ее падения место российского исторического мировоззрения вакантно. Сегодня, стоя перед лицом необходимости проектирования будущего страны, необходимостью выдвижения исторических претензий на развитие, необходимостью практического возрождения политической и управленческой элиты, а также подвергая ревизии российский культурный багаж, мы не видим никакого другого ресурса, кроме того, что создано третьей русской философией в интеллектуальном “ядерном реакторе” Московского методологического кружка.
03 февраля 2004
___________
ДЛЯ ФИЛОСОФСТВУЮЩИХ КОНФЛИКТОЛОГОВ
Конфликтология и конфликты