Что такое согласие?
Но что такое согласие? Это — поиск общности, ставка на общее, примирение через установление видимости аналогии понимания в отношении различных вещей.
Согласие есть форма, в которой юридический элемент языка обещает нам «вечную» «общность» (при этом вполне может предусматриваться абсолютно индивидуальный, уникальный характер сторон согласия). Или: незыблемый Закон говорит о том, что всегда есть место такой общности, которая поглотит любое различие. То есть тотальность проникает здесь обходным путем, минуя язык насилия, но используя якобы ненасильственную силу Закона. Правда, этот «закон» может быть рассмотрен (и не без оснований) как всего лишь эпифеномен определенного языка, языка политического, для которого понимание истины неотделимо от присутствия определенной формы насилия в мире. Такое положение дел имеет одним из своих следствий то, что возникают целые группы людей, которые по тем или иным причинам не вписываются в пространство, охватываемое этим политическим языком.
Так, Х. Арендт в фундаментальном труде «Истоки тоталитаризма» отмечает: «Юристы до того привыкли мыслить закон в категориях наказания, которое действительно всегда лишает нас определенных прав, что им, возможно, даже труднее, чем непрофессионалу, признать, что лишение правового положения (легальности), т. е. всех прав, может не иметь никакой связи с конкретными преступлениями»2. Кто эти люди, которые по Х. Арендт «лишены всех прав»?
- Это, прежде всего те, для кого «права человека» остаются последней надеждой на обретение места в мире, поскольку их гражданские права или полностью девальвированы, или постоянно находятся под угрозой.
- Это национальные меньшинства, беженцы, люди без гражданства, перемещенные лица. Но не только.
- Это «меньшинства» в самом широком смысле слова. Не только меньшинства национальные, сексуальные, не только сектанты или раскольники. Это, прежде всего меньшинства, не описываемые в рамках данного политического языка, но образующие сообщества, несущие в самих себе язык своего описания.
- Это сообщества границы, которые проявляют себя, в частности, именно тогда, когда «неотчуждаемые» права человека вдруг вступают в противоречие с гражданскими правами, когда практика насилия начинает опираться на право как инструмент истины. И эти сообщества фактически заранее конфликтны, поскольку они, являясь неотъемлемой частью политического пространства, ускользают от описания в языке политики, в том числе в языке всевозможных деклараций, конституций, кодексов, законов и прочих юридических документов.
- Это сообщества конфликта, которые несут конфликт самим своим существованием, поскольку их способ существования противоречит господствующим практикам интерпретации социальной реальности. Они предстают в виде общностей, хотя не опираются на формы объединения через согласие, соглашение, через нечто, что может быть зафиксировано в той или иной форме как пакт, как документ, и, как следствие, то, что может в конце концов стать основой для своего юридического закрепления 3.
Можно сказать, что объективированные конфликты, противостояния, дают возможность фиксации этих сообществ, но сами сообщества конфликта не производят конфликт. То есть в ситуации конкретного столкновения противоборствующих сил мы имеем конфликтующие группы, которые уже обрели политический язык, а значит, перестали быть сообществами конфликта.
Такое разделение на конфликтующие группы и сообщества конфликта попробуем продемонстрировать на примере межнациональных отношений. Так, неорганизованные представители некоей национальности есть форма того самого сообщества, о котором идет речь, если, во-первых, эта национальность не является доминирующей в государстве и, во-вторых, это государство не проводит националистическую политику. Так, армяне за пределами Армении образуют сообщество до тех пор, пока их общая история, традиции, ощущение себя армянами не заставляют их говорить о себе как о диаспоре. Каждый такой армянин в отдельности, как и представитель любой другой национальности или вероисповедания, обладая гражданскими правами, является тем не менее представителем сообщества конфликта. То есть национальность (в нашем случае армянин) уже организует некую общность, которая определяется только одним — инаковостью. Он — другой, но пока эта его инаковость не является проблемой политики, а является элементом неязыковой повседневности. То есть армянин несет в себе границу, которая может быть легко объективирована в сфере политического языка.
И здесь мы должны остановиться. Ведь когда мы приводим пример, в котором фигурирует конкретная национальность, то уже само имя «армянин» в этом примере становится формой объективации и активизирует политическую сторону нашей речи. Это наполняет наше высказывание политическим содержанием помимо нашей воли, помимо нашей этики, поскольку придает смысл слову «армянин», и этот смысл — национальность. То есть мы сталкиваемся с тем, что, именуя кого-то, мы присваиваем себе смысл этого имени, вводим некую дополнительную инстанцию глубины (наше знание) в то, что было непроявленным основанием сообщества. Это происходит постоянно в теоретической речи, как бы она ни пыталась быть нейтральной или объективной. И дело даже не в том, что вполне может возникнуть психоаналитический вопрос: почему именно «армянин» выбран в качестве примера? Почему эта национальность первой приходит на ум в данной ситуации? Эти вопросы провоцируют дополнительные анализы самого теоретического высказывания, которые постоянно убеждают нас в недостижимости нейтральности, в постоянности некоторого нередуцируемого (политического?) остатка в языке, который в каком-то смысле можно рассматривать и как начало самого этого языка. Однако, как было сказано, дело в данном случае не в этом. При анализе сообщества или, как мы его называем здесь, сообщества конфликта, сообщества границы мы подразумеваем (и этим оно отличается от социальной группы, действующей на политической сцене), что в основании его общности лежит принцип гетерогенности, т. е. оно не есть некоторая сущность, оно не имеет субстанции, более того, оно уклоняется от того, чтобы быть предъявленным. И сложность задачи в нашем случае заключается в том, чтобы научиться мыслить национальность не в формах тотальности (знания исторического, психологического, социального и др.), т. е. в формах присвоения смысла, а иначе, мыслить национальность как предел неприсваиваемости смысла. Это значит, что национальность для нас есть не способ означивания, а некое неприсваиваемое существование, которое формирует общность-в-различии как определенный способ бессмысленной совместности, без которой невозможен сам смысл (бытия-с-другим, то, что М. Хайдеггер выразил в понятии Mitsein).
О политической функции в высказывании
В каком смысле мы говорим о конфликте как о границе?
Что такое согласие?
Политика придает смысл национальности
Война — это не способ разрешения конфликта
(Аронсон О.В. Конфликты и сообщества (о политической функции в высказывании) – В кн. Язык и этнический конфликт. М.: Гендальф, 2001).
Статья представлена автором для сайта Московской школы конфликтологии) 2004 г.
_________
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ В КОНТЕКСТЕ КОНФЛИКТОЛОГИИ
Конфликтология и конфликты