Городская централизация или новая дезурбанизация?

           Сазонов Борис Васильевич

В недрах высшей российской, а ранее советской, администрации время от времени  возникают идеи ликвидации лишних («неперспективных») поселений. Последняя принадлежит министру экономического развития РФ Э.С. Набиуллиной, выступившей в декабре 2011 года на Форуме  «Глобальные решения для российских городов». В Заявлении в Госдуму РФ Союз малых городов РФ ее позицию резюмировал следующим образом: «Вместо действительно конструктивных решений, обеспечивающих поступательное и сбалансированное развитие городов всех типов и величин, российский министр фактически выдвигает программу ускоренного, за 20 лет, свёртывания «избыточной», как утверждает министр, сети малых, средних городов и поселков городского типа с сокращением численности их населения на 15 – 20 миллионов человек. Данное «решение» позволит министру направить «триллионы рублей долгосрочных целевых инвестиций» на «быструю модернизацию» 12 городов-«миллионников» путём «федерального централизованного планирования». Э.С. Набиуллина  обосновывает свою позицию тем, что «убывание городов небольшого размера является непреодолимой (по её мнению) глобальной тенденцией» и «сохранить жизнеспособность всех этих образований будет проблематичным».[1]

Начнем с того, что за этим решением стоит не безличная «непреодолимая глобальная тенденция», а вполне определенная политика определенных властных общественных слоев.

Начало этой политики как явной, хотя и не декларированной практики было положено в послевоенном Советском союзе, и выражалось это в процессах депопуляции села. Конечно, можно ссылаться на глобальные тенденции урбанизации, в соответствии с которыми сельское население перемещалось в города, а локомотивами социально-экономического роста оказывались крупнейшие мегаполисы. Однако у советского феномена были вполне рукотворные источники. Первый удар нанесли раскулачивание и организация колхозов с их крепостным трудом: крестьянин прикреплялся к земле навечно, поскольку у него отбирался паспорт, и он лишался возможности прописаться где-либо еще, а без прописки оказывался на положении дореволюционного беглого со всеми вытекающими последствиями. Второй удар нанесла бездарно выигранная Великая отечественная война. Третья волна депопуляции деревни, затронувшая прежде всего ее европейскую часть, вызвана процессами массового переселения крестьян в обезлюдившие после немецкой оккупации крупные промышленные районы и города. (Так, заселение вымершего Ленинграда вымыло трудоспособного населения Северо-запада вплоть до Бологого и коренным образом изменило облик города.) Убежать из села позволял уход сельского подростка в армию – он не возвращался домой, оставив в девках своих подруг. Притом, что отток женской части молодежи происходил в еще большей мере, нежели мужской – для мужчин находилась квалифицированная и достаточно высоко оплачиваемая работа механизатора, тогда как на женскую долю оставался грязный, тяжелый и чаще всего низкооплачиваемый труд в поле и на ферме, а также непрерывная ручная работа по дому и в огороде. Домашний быт деревни и огородничество оставались на уровне средневековья, и это тогда, когда распространившееся телевидение показывало новое массовое возведение жилья – плохого, но все же отвечающего определенным современным стандартам. Городской пылесос вычищал сельское население также за счет специфического социалистического феномена – дефицита всего и вся, в том числе кадров. Испытывая дефицит жилья, крупнейшие города, тем не менее, ежегодно организовывали набор молодежи по лимиту («лимита», живущая часто в условиях общаги – ужасных, но все же лучших, нежели сельский быт), притягивая тем самым не только сельскую, а и молодежь из малых поселений, мало в чем отличных от сельских. В селе оставались старики и деклассированная часть, не способная устроиться в городе ни на какую работу.

В этой проблемной ситуации советская власть решила пойти по простому и, казалось бы, очевидному пути, в чем ей содействовали многие отечественные социологи-урбанисты: сселить оставшееся население бесперспективные села в крупные центральные усадьбы и малые города, служившие центрами для этих сел. Эффект оказался неожиданным: в этих оставшихся на передовой перед лицом процессов миграции селах и малых городах резко усилили отток населения в следующую линию обороны, а наиболее удачливые бежали и дальше. Процесс этот, на самом деле, затрагивает поселения всех масштабов за исключением столицы – в нее стремятся все, создавая сегодня тяжелые условия для проживания коренного населения, меняя ее облик.

Очередные инициативы ликвидации неперспективных поселений, озвученные г-жой  Эльвирой Набиуллиной, приведут к тому же результату, когда новая линия поселения продемонстрирует всплеск отрицательной миграции и потребует ликвидации «новых неперспективных» – эффективной с точки зрения экономии на людях, а главное, не требующих больших мыслительных и организационных усилий со стороны федеральной власти.

Социальные последствия этого шага очевидны. По словам директора региональной программы Независимого института социальной политики (НИСП) Наталья Зубаревич, «сейчас пустеют не столько малые города, сколько сельские населенные пункты. В России, по данным НИСП, 156 тыс. сельских населенных пунктов, 10% их них вообще без населения. Еще почти четверть – на грани вымирания, так как там проживают не более 10 человек. Малые города для окружающей сельской местности – незаменимые локальные центры. Их функция – обслуживать прилегающие населенные пункты. В малых городах концентрируется та бюджетная сфера, которая позволяет хоть на каком-то уровне поддерживать для сельского населения и для жителей самих малых городов доступность здравоохранения и профессионального образования. Подавление же малых городов – это фактически синоним подавления человеческого капитала в стране».

Ее поддерживает гендиректор группы «Развитие» Виктор Кухарский:  казалось бы, чисто экономическое предложение МЭР может породить множество межэтнических, межконфессиональных и межрегиональных противоречий. Среди наиболее дотируемых регионов – этнические автономии. Вряд ли государство захочет свернуть свои функции в тех населенных пунктах, в которых удалось лишь относительно недавно взять ситуацию под контроль. Тогда правительству придется как-то объяснять населению, «почему малые города в Северо-Западном и Центральном федеральных округах ликвидируются, а в Северо-Кавказском, наоборот, поддерживаются из бюджета». Реализация предложений МЭР может обернуться развалом страны».[2]

Таким образом, со времени советских инициатив прошло более полувека, но ситуация не только не изменилась, а в чем-то стала хуже – исходящая из социальных и иных внерыночных установок поддержка села и малых городов государством во многом иссякла, а интересы пришедшего на смену специфического отечественного капитала мало связаны с общественными нуждами. Не поменялось и методы видения и решения проблем властями.

Однако нельзя сказать, что экономическая точка зрения вовсе ошибочна и может игнорироваться. В косвенной форме это признают в том числе защитники малых поселений, когда на фоне их историко-культурного значения пытаются продать историю заезжим туристам, то есть включить ее в экономический оборот. В том числе и в нашей стране появился слой менеджеров культуры – специалистов по ее коммерциализации.  В случае, когда такового значения не наблюдается, пытаются продать свежий воздух, грибную и ягодную охоту. Но скудость российских поселений служим плохим подспорьем для привлечения охотников. Вообще, при относительном богатстве природных зон для туристического освоения вряд ли оно поможет для решения проблем малых поселений.

Не переходя к глубокой теоретической дискуссии, скажу лишь, что культура не сводится к памятникам старины. История, высвеченные традиции служат лишь основанием для сегодняшней творческой деятельности, и именно она в «своевременной уникальности» вскрывает и позволяет реконструировать феномены прошлого в качестве сущностей культуры. Как много лет пытается донести до защитников памятников культуры О. Севан, они становится таковым лишь когда превращаются из хуже или лучше сохранившихся сооружений в элемент сегодняшней жизни – элемент со специфической функцией и придающий специфическое звучание этой жизни, наполняющий ее культурным смыслом.[3] С этой точки зрения вне зависимости от места и размера поселения чья-то деятельность в нем может иметь культурное значение, находя свою традицию в любом социальном месте и времени. И такая культура может быть ультрасовременной и не сводится к изготовлению ремесленных поделок – подделок под старину для туриста. Из этого следует важный вывод с экономическим оттенком: прежде чем что-либо культурное продать, надо это культурное делать здесь и теперь.

Сегодня особые надежды возлагаются на цифровые Информационно-коммуникационные технологии и Интернет, которые позволяют (при наличии, все же, определенного технического обеспечения) преодолеть локальную ограниченность и включиться в общемировую сеть, находясь в любой точке планеты – в селе, в малом городе, коль скоро о них идет речь. И это включение не только досугово-развлекательное, а  все больше деловое. Однако этой возможностью обладают и крупные города и мегаполисы, которые помимо нее имеют множество других преимуществ, начиная с богатого выбора мест приложения труда.

Но крупнейшие города обладают и массой недостатков, которые давно стали предметом критики дезурбанистов, отрицающих естественных характер тотального процесса урбанизации, на чем настаивают урбанисты и к чему, фактически, склоняется Э. Набиуллина. Под огонь критики попали и социальное одиночество в толпе, и криминализация и рост девиантного поведения в условиях минимизации социального контроля и многовекторного социального расслоения, и замыкание интересов на потреблении и деньгах как мериле успеха, а заодно транспортные проблемы, дурная экосистема (кстати, отравить природу можно и в малом поселении).   

Акцентируясь на этих недостатках, дезурбанисты пытаются дать такую модель поселения, которая позволяет их избежать. В качестве обсуждаемых моделей назову три – 1) так называемую мягкую дезурбанизацию – перемещение постоянного места жительства в пригородные коттеджи (комфортнее, экологичнее, дешевле), 2) агломерационную – собственно город с жильем и местами работы частично  и, как представляется, на более комфортных условиях перемещается  в пригороды,  3) рурализацию – обратную сельскую миграцию (те же преимущества, что и при мягкой дезурбанизации, плюс деревня не только жилище, а и место труда).[4]  Все три модели в той или иной мере присутствуют в нашей действительности. Идет активное строительство в ближайших пригородах постоянного жилья горожан; несмотря на административные неурядицы, активно урбанизируются окрестности нескольких российских мегагородов, создавая мегаполисы (правда, не столько за счет расселения этих мегагородов, сколько пристраивая к ним новые урбанизированные образования); в условиях миграции русского населения из стран бывшего Советского Союза часть прибывших, даже бывших городских жителей оседала в селе (однако этот процесс быстро прекратился в силу понятных негативных причин).

Удивительная модель «дезурбанизации» предложена московским правительством, которое  пытается решить инфраструктурные проблемы, порожденные политикой предыдущих городских властей. Не сумев создать подлинной агломерации с Московской областью, не имея общего генплана и стратегии развития, находясь в реальном конфликте с областью, Москва получила добро на расширение в два с лишним раза (!) за счет прирезки к городу произвольного куска областной территории. Южного куска, который, в отличие от, скажем восточного направления, более тесно связанного с Москвой производственными узами, является в основном лесопарковой зоной.[5]  И все ради того, чтобы вывести основную массу административных учреждений за город и, как предполагается, тем самым разгрузить столицу. Попытка создать чиновное гетто вызовет лишь новый тип ежедневной маятниковой миграции и соответствующий транспортный коллапс, а также лишит жизни центральную часть с перспективой превращения ее в новые трущобы (особенно при ограничениях на реконструкцию центральной части Москвы). Неизвестной, но огромной остается цена вопроса. При этом подлинные проблемы формирования агломерации (подобной, скажем, Большому Парижу) не только не решаются, а становятся острее.

С моей точки зрения главный недостаток подобных дезурбанизационных предложений тот, что они пытаются решить трудности крупнейших городов самих по себе, вне учета других расселенческих проблем. Отсюда и самые простые рецепты решения этих проблем. Среди них наиболее очевидный это сдвижка в пригороды жилых структур. Правда, как показывает практика, это не приводит к запустению городского жилья, которое заселяется новыми мигрантами. Нечто подобное происходит и в производственной сфере: вакуум после вывода каких-либо рабочих площадей с территории города быстро заполняется другой деятельностью – образно говоря, всегда стоит очередь претендентов на дорогую городскую землю. Экзотикой является рурализация, но даже если такие процесс происходят, они не сказываются на решении городских проблем.

Таким образом, подобные способы преодоления негативных явлений, полученных в ходе формирования крупнейших городов, во-первых, малоэффективны, а, во-вторых, они не останавливают количественного роста как собственно городских поселений, так и их более или менее удачных агломераций. Эти территориальные элементы остаются главным источником депопуляции остальной территории. Эту тенденцию может остановить только управляемый процесс сокращения численности таких единиц. В условиях современной производственно-экономической системы это означает перемещение производственных структур в другие расселенческие единицы.

Можно вспомнить советский опыт управления расселенческими структурами, начиная от строительства городов в ходе индустриализации, перебазирования промышленности в период Великой отечественной войны и заканчивая попытками ограничить рост больших городов посредством института прописки.  Пожалуй, менее удачным было последнее – города все же росли, что в частности обуславливалось хроническим дефицитом рабочей силы. Административно-лагерные меры советской власти ушли в прошлое, однако из этого не следует, что управление расселенческими процессами в принципе невозможно, и непреложное правило Ципфа требует от нас ничего иного, как срочного формирования еще нескольких городов-миллионников.[6]

Сегодня в этой экономической сфере могут работать экономические методы, делающие невыгодным развитие производства в определенных городах.     

  С нашей точки зрения, процесс должен принять иную направленность – реанимации и реновации пустеющих деревень. Для этого, на деле, надо сделать не так много. Во-первых, начать массовое, по мере появления жителей, современное жилищно-коммунальное строительство на максимально выгодных условиях кредитования (реальность этого продемонстрировала застройка погорельцев 2010 года.) Во-вторых, осуществить специализированное инвестирование бизнеса новоселов. В-третьих, рассчитывать не только на возвращенцев-горожан, а целенаправленно направляя в эти поселения внешние миграционные потоки из зарубежья, создавая для них режим наибольшего благоприятствования, политическую, организационную и экономическую поддержку, и не оставляя переселенцев на волю судеб, а управляя процессами ассимиляции новых российских граждан на новой родине.