Война — это не способ разрешения конфликта
Война — это не способ разрешения конфликта, но способ его предъявления, пред-ставления. Конфликт является «произведением» войны, ее пред-ставлением, или политическим образом. И этот образ аккумулирует в себе наше представление о естественном. Конфликт как война, или конфликт как баланс сил, или как баланс интересов, — все это принадлежит порядку представимого, т. е. того, что можно осмыслить и разрешить рационально, в рамках политического действия, политического языка, в рамках договора или согласия 12.
Таким образом, «согласие» есть продолжение все того же (политического) дискурса, неотъемлемой частью которого оказывается насилие, ищущее и находящее новые способы своего присутствия в мире. Так, несмотря на постулируемые этические императивы «свободы», «равенства», «ненасилия» или «снижения насилия», нельзя не заметить коридор, в котором располагаются почти все методики разрешения конфликта. С одной стороны, конфликт понимается как определенный частный «когнитивный диссонанс» (в терминах социальной психологии), который вполне может быть преодолен, с другой — конфликт изначален и непреодолим, но тогда он должен быть объективирован, описан, выведен на поверхность, что позволяет его локализовать в рамках «общего» права. И то, и другое, как было показано, суть варианты одной универсалистской интеллектуальной позиции, опирающейся на совершенно определенные европейские ценности рациональности, познания, права, которые, даже утверждая плюрализм, отстаивают некий принцип организации этого плюрализма.
Нельзя при этом не отметить, что разрабатываемое Ж.-Л. Нанси и М. Бланшо (опирающимися, в свою очередь, на М. Хайдеггера и Ж. Батая) понятие сообщества находится в принципиально иной плоскости. И прежде всего потому, что пытается предъявить социальные связи, редуцируя политическую риторику, открывая пространство политического до конкретной политики, открывая политический выбор до политического языка и, наконец, открывая те «слабые» связи, которые формируют сообщество вопреки практике политического означивания. Эти связи слабы и оказываются за рамками данной образной системы именно потому, что они не утверждают некую «ценность» различия, а сами являются связью-через-различие, неким пределом распространимости политического означивания, которое всегда работает через сходство и аналогию. Они обнаруживают себя всегда слишком поздно, когда невидимая граница, ими прочерчиваемая, оказывается уже охвачена господствующим дискурсом 13.
Обратимся к Ж.-Л. Нанси: «Сообщество — это то, что всегда имеет место через других и для других. Оно не есть пространство определенных ego — субъектов или субстанций, которые располагаются у самого основания бессмертия — но таких «я», которые всегда «другие» (или — ничто). Если сообщество открывается в смерти других, то это потому, что сама смерть есть настоящее сообщество таких «я», которые не суть ego. Это не есть общество, соединяющее различные ego в некоторое Ego или, больше того, в некоторое «Мы». Это сообщество других. Подлинное сообщество mortal being, или смерть как сообщество, устанавливает их невозможную общность. Сообщество, таким образом, занимает некоторое сингулярное пространство: оно приписывает себе невозможность собственной имманентности, невозможность общественного бытия в форме субъекта»14.
Если мы следуем этому пониманию, когда говорим о «сообществе конфликта», то должны признать, что оно является в определенном смысле сообществом бесправных.
Х. Арендт очень точно описывает ситуацию бесправия: «Их (бесправных. — О. А.) проклятие не в том, что они не равны перед законом, а в том, что для них не существует никакого закона; не в том, что они угнетены, а в том, что никто не хочет даже угнетать их»15. Бесправные образуют невидимую несоциальную группу (сообщество), принадлежащую тем не менее пространству политики. Они «открыты смерти», ибо только смерть делает их субъектами политики. Они в качестве сообщества не производят ничего, и в этом исток их бесправия, ибо право в современном мире удел производящих. Они, как было сказано ранее, не производят даже «конфликт», который сопровождает все их существование.
Именно «неспособность производства никакой работы, кроме работы смерти, описывается и осознается как «сообщество»»16. Такое сообщество открыто, причем не просто открыто смерти, как еще одной функции субъекта, но — открыто смерти других. И в этом проявляется его принципиальная открытость. М. Бланшо приводит в качестве примера такого «невидимого» сообщества «сообщество влюбленных»17. Влюбленные фактически игнорируют все социальные законы, среди которых нет и не может быть закона любви, ибо он вынужден базироваться на беспомощности, на невозможности противостоять страсти, на невозможности производить любовь в социальных рамках, на том, что экстатическое не может быть вовлечено в ситуацию производства. Причем не только буржуазного производства, понимаемого чисто экономически, но в ситуацию производства образа вообще («поэзис»). Поэтому даже пара влюбленных являются для общества угрозой. Другой пример явной угрозы обществу, обозначающий пределы сообщества, приводимый М. Бланшо, — это «народ», который определяется им через «абсолютное недоверие к власти», т. е., в определенном социальном смысле, через признание собственной несостоятельности 18. Такой «народ» не есть продукт размышлений социологов о народе, но указатель на формы сопротивления политическим языкам, господствующим в общественных науках, которые могут быть очень разнообразны, «вплоть до того, чтобы быть незаметными на просвещенный взгляд»19.
Какие же выводы мы можем сделать из всего сказанного? Естественно, поскольку затронутые темы касаются сферы политической онтологии, вряд ли возможно привести примеры применимости данных рассуждений в области конкретной политики. Однако несомненно, что развиваемая подобным образом тема сообщества позволяет иначе посмотреть на границы применения многих исследовательских практик в отношении социальных конфликтов. Поставленные в начале данной работы вопросы теперь можно свести фактически к одному — к вопросу об основании теоретического высказывания в отношении социального конфликта вообще. Где, в случае применяемой логики, пролегает граница между теоретическим высказыванием и политическим действием? Ответ на этот вопрос оказывается сразу же крайне затруднителен, как только сам язык высказывания ставится под вопрос неустранимым Другим. «Сообщество других», как говорит Ж.-Л. Нанси, или сообщества конфликта, являющиеся его вариацией в отношении пространства конкретной политики, дают нам возможность обозначить границу политического поля. Сообщества конфликта действуют (точнее, само их существование оказывается действием) разрушительно в отношении общества, устроенного политически, и потому они оказываются всякий раз заложниками общества, его потенциально бесправными.
И это бесправие всегда результат высказывания (не важно теоретического или нет), всегда уже заранее сформированного политически. Поэтому принцип построения теоретического высказывания, который будет сформулирован нами, касается не его содержания (либеральные политики рассматривают главенство прав и принцип снижения насилия в мире именно как моральные, содержательные моменты в высказывании), а его действия, которое неминуемо должно обозначить присутствие другого в самом высказывании (в противовес высказыванию о другом). Действие, использовавшее соединение тоталитарной логики с социальной (и национальной прежде всего) гетерогенностью, породило фашизм. И это не вина определенных способов тотализации образа (пред-ставления), одним из которых является в частности и гуманизм, и тем более не вина неких гетерогенных сил, которые провоцируют сообщества конфликта. Речь здесь не столько о вине, сколько об опасности некоторых логик, причем об опасности не на уровне повседневности, а именно на уровне теории (и пример М. Хайдеггера здесь особенно показателен, ибо в этом случае нашло свое политическое основание одно из самых абстрактных высказываний о мире).
Когда сегодня речь идет о теории, мы не можем оставаться в стороне от того опыта, который несет в себе теоретическая практика, участвующая в производстве конфликта. «Опасность» или «ответственность» перестают уже быть словами из иного лексикона (морально-этического), они должны необходимо осознаваться как элементы определенного политического дискурса. И переосмысление таких понятий, как «сообщество» или «свобода», которое предпринимает Ж.-Л. Нанси, позволяет обнажить их «темные» основания, вырвать их из языка политики, где они оказываются трактуемыми весьма вольно императивами, значение которым придается в зависимости от нужного социального действия.
И что мы все-таки извлекаем из сказанного? Может быть, только один принцип, согласно которому «просвещенный взгляд» на общество должен быть взят в скобки, чтобы открыть место в высказывании иному, может быть — опыту, может быть, опыту невыразимого, опыту катастроф, которые не сводятся только к цифрам жертв. «Опыт» высказывания, который мы представляем как принцип, где этика неотделима от действия, можно сформулировать так: снижение роли политического в высказывании. То есть следует, несмотря на всю зависимость многих понятий от идеологии, которую мы не можем полностью редуцировать, говорить не против политики, но вопреки ей.
О политической функции в высказывании
В каком смысле мы говорим о конфликте как о границе?
Политика придает смысл национальности
Война — это не способ разрешения конфликта
(Аронсон О.В. Конфликты и сообщества (о политической функции в высказывании) – В кн. Язык и этнический конфликт. М.: Гендальф, 2001).
Статья представлена автором для сайта Московской школы конфликтологии) 2004 г.
_________
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ В КОНТЕКСТЕ КОНФЛИКТОЛОГИИ
Конфликтология и конфликты