Яндекс.Метрика

Философия и власть: Георгий Щедровицкий (последний проект модерна)

Философия и власть: Георгий Щедровицкий (последний проект модерна)

* * *«Мыслить можно только захватив или присвоив власть».     Г.П. Щедровицкий

 «Проза воли к власти – неубранное поле битвы мышления, реликт одинокой, страшной ответственности, мастерские, полные ключей, брошенные тем, у кого уже нет времени открыть». Эрнст Юнгер

ПЕРЕКРЕСТОК ВРЕМЕН

В этом году (2004 г.) исполнилось 75 лет со дня рождения Георгия Петровича Щедровицкого (1929 – 1994) и 50 лет с

Никитаев В.В.
Никитаев В.В.

момента образования Московского методологического (первоначально – логического) кружка, вдохновителем и бессменным лидером которого он был с 1956 года. Немного найдется в мировой истории столь ярких философских и вообще интеллектуальных фигур, которые бы в такой же степени репрезентировали свою историческую эпоху, ее суть и основные движущие противоречия, как Г.П. Щедровицкий – ушедшую от нас великую и трагическую советскую эпоху. Невероятно трудно написать историю того комплексного феномена, в котором

сложным образом переплетались личность Г.П. Щедровицкого, методология как «формация мышления» и Кружок как социальная форма ее существования. Трудно уже хотя бы потому, что, сколько методологов, столько и мнений о том, что такое методология и что такое был ММК. Трудности увеличиваются, когда становится понятно, что это было явление культурно-исторического масштаба, которое необходимо, с одной стороны, рассматривать как специфически советское, а с другой — учитывать сложное взаимодействие советского контекста с мировым; причем без взаимодействия невозможно понять и специфику.

Щедровицкий Георгий Петрович (1929-1994 гг)
Щедровицкий Георгий Петрович (1929-1994 гг)

Попытаемся подойти, хотя бы в первом приближении, к решению этой задачи через выделение некоего общего основания у этих столь очевидно различных контекстов (ситуаций). Представляется, что общим была историческая эпоха — эпоха модерна, — а также то, что во второй половине XX века своего рода сквозной линией эпохи стало то, к чему напрашивается название «перелом». Эпоха модерна — героическая эпоха «воли к власти» и «тотальной мобилизации»; эпоха овладевших массами идей и проникшей на все уровни бытия техники; эпоха социальной, научно-технической и антропологической революций — достигает своего апогея и обрушивается внутрь истории, внутрь собственного прошлого, создавая эффекты перекрестка времен, где вечно сущее сходится с никогда не бывшим, неожиданно энергичные и молодцеватые предшественники встречаются со своими потрепанными и обрюзгшими потомками, фундаменталисты — с кочевниками виртуальных пространств, цивилизация питает бурно растущее новое варварство.

В интеллектуальной сфере это событие «перелома» или «перекрестка» инициировало наряду с обычными в истории (а потому и неспецифичными) консервативной и реставрационной реакциями еще два типа самоопределения — условно говоря, деконструктивистское и конструктивистское. Первое из них принадлежит постмодернизму — как особой стратегии рефлексии и оформления постмодерна — и обстоятельно проработано в западной философской мысли. Нашим отечественным достоянием является другой род самоопределения — конструктивистское самоопределение, которое позиционируется в логике развития модерна, — именно такова методология Г.П. Щедровицкого и ММК в целом. Методология ММК предстает перед нами сегодня как последний проект модерна. И если «деконструктивизм» есть обращение модерна против себя, рефлексия в установке на демонтаж и саморазрушение, включая растворение проектности как таковой, то «конструктивизм» – это обращение проектности модерна на самое себя, рефлексия в установке на предельную артификацию и тотальную инженерию.

В известном смысле кризис, как и проектность, — характерная черта модерна вообще. Как показывает Юрген Хабермас [17], модерн был первой эпохой, (само)определение которой осуществлялось прежде всего в структуре исторического времени, в «споре древних и новых» — первоначально эстетическом, а затем охватившем все сферы жизни. При этом самосознание человека модерна формировалась в условиях радикального разрыва с традицией, с прошлым как таковым, и возведение этого разрыва — трактуемого как «эмансипация» — в принцип самоопределения. Оборотной сторона этого разрыва и чаемой свободы служит то, что будущее становится для человека модерна главным вызовом, эксклюзивным источником угроз и надежд (соответственно, прошлое — тормозом и оковами, мешающими адекватно реагировать на эти угрозы и воплощать надежды). Претензии на самообоснование или самоутверждение в данной ситуации упираются в проблему такого связывания настоящего с будущим, при котором настоящее могло бы так или иначе господствовать над будущим, — а это и составляет смысл проектности самого разного рода: от частного предпринимательства и инженерии до теорий всемирно-исторического прогресса. Для философии это означает пересмотр своих оснований, то есть метафизики, в таком ключе, чтобы эта проектность — или, что суть то же, деятельностный характер эпохи — стала возможной; метафизика есть «основание грядущего» — напишет позже Хайдеггер. Можно сказать, что модерн создал спрос на «проектные онтологии».

На что, однако, может рассчитывать человек в настоящем, чтобы справиться с вызовом будущего? Из двух ответов, остающихся возможными после отказа от традиции, а именно: на трансцендентального Бога, пребывающего в вечности, или на себя самого, в каждый момент находящегося у себя «под рукой», человек модерна выбирает вторую возможность (при этом Бог еще какое-то время сохраняется в качестве контрагента sui generis или инстанции, так или иначе легитимирующей этот выбор). Идея человеческого основания мира (его истинности, историчности и т.д.), то есть принцип субъективности, становится отличительной чертой эпохи, причем до такой степени, что представление о модерне как «эпохе субъективности» до сих пор является наиболее распространенным и устойчивым (см. [15], [12]). Гегель, который, по мнению Хабермаса, был первым философом, осознавшим модерн как проблему, высказался вполне однозначно:т «Принцип нового мира вообще есть свобода субъективности, требование, чтобы могли, достигая своего права, развиться все существенные стороны духовной тотальности» [5, c.134].

Содержание принципа субъективности раскрывается в двух моментах: рефлексии и свободе. Хайдеггер определил метафизику Нового времени как «метафизику субъективности», которая, по сути, есть метафизика воли к власти. Принцип субъективности в эмпирической действительности приводит к ситуации множества субъектов, конкурирующих друг с другом за свой образ будущего, вплоть до ведения в той или иной форме войн за будущее. Типичными становятся войны (в самом прямом смысле этого слова) за ресурсы, то есть за то, что требуется для развития, для «захвата» будущего (в разное время требовалось разное: территория, рабочая сила, природные ископаемые, производственные мощности, рынки сбыта и т.д.). В любом случае человек вынужден опираться на технику, на науку – и на инженерию как способ перевода второй в первую. Так модерн становится эпохой беспрецедентной и практически перманентной научно-технической революции.

Однако мы многое потеряем в понимании Нового времени, если забудем, что сердцевиной субъекта модерна является ratio, разум, который сам претерпел в ходе Нового времени известные модификации. Для Декарта разум в целом как lumen naturale был единственным и безукоризненным критерием истины. Кант, оперируя уже различением рассудка и разума, показал необходимый характер нескольких фундаментальных противоречий, названных им «антиномиями разума». Ситуация антиномий вынуждает разум быть не просто последней инстанцией в синтезе эмпирических знаний, но «высшим трибуналом всех прав и притязаний»[1]. Фактически именно благодаря антиномиям разум становится тем, что он есть; не будь их — главенствовал бы рассудок. Кант разрешает ситуацию антиномий аналогично тому, как государственно-правовая мысль Просвещения разбирала вопрос о суверенитете, утверждая, что суверен — это тот, кто принимает решение об «исключительном случае», то есть приостанавливает действие законодательства в силу «права на самосохранение» государства, чтобы осуществить затем акт творения права, исходя из «своего интереса». В итоге у Канта разум преодолевает антиномии и создает нечто вроде идеального государства [13]. Гегель, признавая, что «кантовские антиномии навсегда останутся важной частью критической философии… и именно их можно рассматривать как главный переход к новейшей философии» [3, c.169], не согласился с основополагающей интенцией Канта на превращение антиномий в «видимость». Гегель настаивал, что антиномийность имеет всеобщий характер, а разум по природе своей диалектичен, то есть противоречия служат развитию разума, который является не только диалектическим, но и историческим. Гегель полагал, что «…разум правит миром и что таким образом он господствовал и во всемирной истории. По сравнению с этим в себе и для себя всеобщим и субстанциальным все остальное оказывается подчиненным ему и средством для него. Далее, этот разум имманентен в историческом конкретном бытии и осуществляется в нем и благодаря ему» [4, c.78].

Собственно, в «осуществлении разума» и заключается суть всемирной истории. А поскольку «простое понятие разума» для Гегеля состоит в том, что это есть «знающая себя и хотящая себя свобода, имеющая целью лишь сама себя» (там же, с.98), то всемирная история оказывается «прогрессом в осознании свободы». Исторический процесс происходит при посредстве государства, которое есть «соединение субъективной и разумной воли» (с.89), то есть индивидуальных человеческих стремлений и всеобщей Идеи.

Суммируем этот предельно общий абрис в особенно важных для нашей темы пунктах. Итак, субъект модерна самоопределяется в жестких оппозициях: традиция — новация, разум — чувственность, идеальное — реальное, свобода — природа, труд — капитал, сознание — бессознательное, субстанциальное — функциональное, внешнее — внутреннее и т.д.; самоопределяется, так или иначе отвечая на имплицитный вопрос о том, что же находится «по ту сторону» противоречий. Характерной чертой самоопределения субъекта модерна выступает его (самоопределения) систематичность, логическим завершением которой служит системность. Специфической формой (если не внешней, то внутренней) этого самоопределения служит проект, общие требования к которому таковы: онтологическая конструкция, рациональная по форме и сути, сочетающая в себе «принцип субъективности» и системность и обеспечивающая развитие, генеральная цель которого есть свобода.

Классический пример такого проекта дает исторический материализм Маркса, специфицированный и доработанный большевиками.

Обращаясь непосредственно к нашей теме, следует заметить, что Г.П. Щедровицкий по собственному и общему признанию был марксистом. Однако марксисты бывают разными — и не в том ли смысле он был марксистом, в каком Маркс был гегельянцем?.. Маркс, как известно, «перевернул» систему Гегеля, но не сделал ли нечто подобное Щедровицкий с марксизмом? Идея «мышление как деятельность» очень напоминает гегелевский «принцип тождества бытия и мышления», то есть идею субъекта-субстанции, только выраженную в марксистских терминах. Позже Щедровицкий (и ММК) пришел к выводу, что мышление не есть деятельность, не тождественна ей, но ортогональна. Возможность продумать это утверждение как вариант снятия (Aufheben) противоположности гегелевского тезиса и марксистского антитезиса, то есть возможность помыслить методологию ММК диалектическим синтезом марксизма и философии Гегеля, остается сегодня открытой.

Перекресток времен

Гражданин империи

Свобода и власть

О возможности  исторического исследования (САМО) развития

Схема как инструмент сопряжения

Схемы и метасхема

Начало: схема атрибутивного знания

Мышление по схеме «двойного знания»

Конфигуратор методологии. Ортогональность

Методология и управление

Мыследеятельность

Заключение

Литература

Никитаев В. В. Философия и власть: Георгий Щедровицкий: (Последний проект модерна) // Методология науки: статус и программы. М., 2005.- С. 125—176.

___________

Для философствующих конфликтологов

Конфликтология и конфликты