Яндекс.Метрика

Эпоха застоя: борьба за «будущее» в искусстве и неофициальной публицистике

Эпоха застоя: борьба за «будущее» в искусстве и неофициальной публицистике

Эпоха застоя: борьба за » будущее»  в искусстве и неофициальной  публицистике.

3.  Время “застоя” стало эпохой кризиса позитивных советских проектов будущего. Нараставшее отчуждение от официальной идеологии советского населения и в особенности интеллектуалов, постепенное исчерпание ресурсов экстенсивного и мобилизационного развития, распространение новых практик потребления — все это привело к тому, что выработка проектов будущего практически целиком переместилась в сферу подпольной или неофициальной публицистики, а главными в футурологических обсуждениях стали вопросы о том, сколько еще просуществует Советский Союз и что делать с советской внутри- и внешнеполитической псевдомарксистской доктриной — то есть можно ли ее трансформировать без революционных потрясений в какую-нибудь другую идеологию, которая позволила бы построить в СССР более открытое и более способное к дальнейшей модернизации общество.

Сахаров Андрей Дмитриевич (1921-1989 гг)
Сахаров Андрей Дмитриевич
(1921-1989 гг)

Первыми поставили вопрос, таким образом, Андрей Амальрик и Андрей Сахаров. Амальрик в работе “Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?” (1969), используя социологическую аргументацию, доказывал, что внутренние ресурсы тоталитарного режима, несмотря на выборочные репрессии, близки к полному исчерпанию:

…Сейчас не только каждый советский гражданин чувствует себя в большей безопасности и располагает большей личной свободой, чем 15 лет назад, но и руководитель отдельного промышленного предприятия имеет право сам решать ряд вопросов, которые раньше от него не зависели, и писатель или режиссер стеснены в своем творчестве уже гораздо более широкими рамками, чем раньше, и то же наблюдается почти во всех областях нашей жизни. Это породило… идеологию в обществе, пожалуй самую распространенную, которую можно назвать “идеологией реформизма”. Она основана на том, что путем постепенных изменений и частных реформ, замены старой бюрократической элиты новой, более интеллигентной и здравомыслящей, произойдет своего рода “гуманизация социализма” и вместо неподвижной и несвободной системы появится динамичная и либеральная. Иными словами, эта теория основана на том, что “разум победит” и “все будет хорошо”… <…> Однако… режим считает себя совершенством и поэтому сознательно не хочет меняться ни по доброй воле, ни тем более уступая кому-то и чему-то. Происходящий процесс “увеличения степеней свободы” правильнее всего было бы назвать процессом дряхления режима. Просто-напросто режим стареет и уже не может подавлять все и вся с прежней силой и задором: меняется состав его элиты, как мы уже говорили; усложняется характер жизни, в которой режим ориентируется уже с большим трудом; меняется структура общества19.

Андрей Сахаров в манифесте 1968 года “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” высказал мысль о том, что для борьбы с целым рядом глобальных опасностей в ближайшем будущем жизненно необходимо сближение (или, как стали говорить в 1970-е годы, конвергенция) политических практик “коммунистических” и “капиталистических” режимов. В СССР для обеспечения возможности такого развития событий нужно в первую очередь “ограничить влияние неосталинистов на… политическую жизнь”20, отказаться от конфронтационной риторики по отношению к странам Запада и прекратить преследования инакомыслящих.

Как известно, оба эти автора — и Амальрик, и Сахаров — за свои тексты были подвергнуты политическим репрессиям. Тогда же, в конце 1960-х, в нонконформистских кругах начали интенсивно распространяться идеи будущего как реставрации “белой”, имперской России21 или же — в более мягкой форме — воссоздания на месте СССР государства, основанного на ограничительных религиозно-нравственных принципах (публицистика Александра Солженицына 1970-х годов). В написанных в 1960-е годы работах философа Дмитрия Панина важнейшим структурным элементом такого будущего государства была объявлена цензура, охраняющая общественную нравственность, — или, по выражению самого Панина, “этический контроль”22. В начале 1970-х А. Солженицын был принудительно депортирован из страны (1974), а Д. Панин эмигрировал по собственной воле (1972), но более конформистски настроенные консерваторы, вульгарные интерпретаторы “белой идеи” в это время находили понимание в аппарате ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ и в руководстве творческих союзов.

В диссидентской публицистике 1970-х годов общим местом стало утверждение о том, что существуют два противостоящих взгляда на будущее России — “сахаровский” (“западнический” и “секулярный”) и “солженицынский” (“почвенный” и “религиозный”). Однако, по-видимому, при всей харизматичности Сахарова и Солженицына и при всей важности их исторической роли они были далеко не самыми последовательными выразителями тех точек зрения, которые сами они представляли, — более того, и спор в действительности шел о другом. Одна из сторон полагала, что в условиях современного мира государственная идеология должна постепенно отмереть, а другая — что Россия, при всех ее возможных будущих трансформациях, должна остаться государством с эксплицитно выраженной и обязательной к применению официальной идеологией. Кажется, едва ли не единственным, кто проанализировал эту дихотомию, стал все тот же Амальрик:

На первый взгляд бесспорное, положение официальной идеологии скорее проблематично. А.Д. Сахаров и А.И. Солженицын разошлись в оценке ее роли. Солженицын считает, что она все еще имеет решающее значение для определения государственной политики; Сахаров — что она служит только камуфляжем для прагматизма дезидеологизированных верхов. Мне же кажется, что она играет некую промежуточную роль — не будучи к тому же сама по существу единой идеологией. Хотя верны замечания о ее камуфляжном характере и сам я выше назвал ее “обрядовой”, все же ее инерционная сила очень велика…23

Из подцензурного искусства 1970-х изображение воображаемого будущего почти уходит. Там же, где оно возникает вновь, будущее приобретает нарочито деидеологизированный и персоналистический характер. В футурологических произведениях эпохи “застоя” изображены необычные эмоции и нетривиальные отношения между людьми в небольшом коллективе, но не общество будущего в целом. Диапазон таких “микросоциальных утопий” простирается от фильма А. Тарковского “Солярис” до цикла детских фантастических романов Е. Велтистова про Электроника — мальчика-робота, научившегося испытывать человеческие чувства.

Попытки обсуждать в подцензурных изданиях не экзистенциальные, а социальные проблемы возможного час быкабудущего заканчивались, как правило, скандалом. Так, после публикации антиутопии Ивана Ефремова “Час быка” (М.: Молодая гвардия, 1970) — романа о цивилизации, зашедшей в тупик и “преодоленной” в результате инспирированной с Земли духовной революции, — Ю.В. Андропов передал в ЦК КПСС аналитическую записку, в которой сообщалось, что Ефремов “под видом критики общественного строя на фантастической планете “Торманс” по существу, клевещет на советскую действительность…”. После этого роман был обсужден на заседании Секретариата ЦК КПСС, состоявшемся 12 ноября 1970 года. В дальнейшем члены советского руководства успешно инсценировали поведение Николая I в его известной беседе с А.С. Пушкиным: Ефремов был приглашен на беседу к секретарю ЦК П.H. Демичеву, который обнаружил хорошее знакомство с его творчеством и попросил писателя присылать рукописи новых книг. Это “пожелание” было выполнено: следующий — и последний в жизни Ефремова — роман “Таис Афинская” (1972) был представлен Демичеву на личную цензуру. После смерти писателя (1972) “Час быка” был изъят из продажи и библиотек и не переиздавался до 1988 года, а имя Ефремова в течение нескольких лет было запрещено к упоминанию даже в специальных трудах по палеонтологии24.

Это усилившееся давление властей Стругацкие чувствовали тем более остро, что в начале 1970-х сами они подверглись политическим преследованиям: роман “Гадкие лебеди”, попавший на Запад в “самиздатской” версии, был опубликован в эмигрантском издательстве “Посев”; в ноябре 1972 года в результате давления со стороны секретаря Московской организации Союза писателей, генерала КГБ в отставке В. Ильина и боязни быть репрессированными по “диссидентским” делам братья Стругацкие вынуждены были передать в “Литературную газету” письмо, в котором отказались от романа и осудили его “гангстерскую” публикацию25. Следующей после “Обитаемого острова” в “прогрессорской” серии Стругацких стала повесть парень из преисподней“Парень из преисподней” (1973), которая, кажется, не добавила к развитию социальной концепции Стругацких ничего принципиально нового, но зато стала первым их произведением, опубликованным после “посевовской” истории (журнал “Нева”, 1974 год).

В конце 1960-х и первой половине 1970-х годов были написаны три важнейших произведения Стругацких, прямого отношения к теме прогрессоров не имеющие, но задающие для нее контекст — “Гадкие лебеди”, “Пикник на обочине” и “Град обреченный”. В “Пикнике…” Стругацкие впервые последовательно воплотили идею, которая присутствовала и в их ранних произведениях (например, в повести “Извне”), но была выражена менее эксплицитно: вся земная жизнь может быть “обочиной” с точки зрения более высокоразвитых цивилизаций, у которых есть свои неизвестные цели — и цели эти, вполне вероятно, не учитывают интересов ни конкретных людей, ни человечества в целом. В романе “Гадкие лебеди” впервые появляется, хотя и высказанное в виде таинственных намеков, описание такой более высокоразвитой цивилизации — это “мокрецы”.

“Мокрецы” непредсказуемы в силу своего запредельно высокого интеллекта, а умственные интересы даже не превалируют над материальными, но заменяют их: если не давать “мокрецу” читать книги, он умирает от голода (так и погибает один из персонажей романа). “Мокрецы” воспитывают из детей в своей элитной школе некую расу будущего — для никому не понятных целей. Следствием этого воспитания становится растущий конфликт поколений, который приводит к пассивному бунту — уходу детей из города. Этот эпизод отчетливо отсылает к легенде о гаммельнском крысолове, но в романе Стругацких дети уходят не в реку, а в сияющее царство иного мира, описанное в виде апокалиптических нового неба и новой земли.

Главная же задача романа “Град обреченный” (написанного “в стол” и опубликованного только в конце 1980-х — как и “Гадкие лебеди”), по позднейшему признанию Б.Н. Стругацкого, …не сначала, но постепенно сформировалась у нас таким примерно образом: показать, как под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами. Жизненный путь, близкий авторам и представлявшийся им не только драматическим, но и поучительным. Как-никак, а целое поколение прошло этим путем за время с 1940 по 1985 год26.

Вернемся к “прогрессорским” романам. В очередном произведении этого цикла — “Жук в муравейнике” (1979)Жук в муравейнике — появляется мысль о том, что таинственная сверхразвитая цивилизация “мокрецов” или Странников27, упомянутая в некоторых предыдущих романах о Мире Полудня, может ставить эксперименты над людьми в своих собственных целях. Смысл этих экспериментов в рабочих тетрадях Стругацких времен работы над романом “Волны гасят ветер” был обозначен так: “Странники прогрессируют Землю”28. В “Жуке” выясняется, что в коммунистическом Мире Полудня действует тайная полиция (КОМКОН-2), которая убивает главного героя, посланца Странников и профессионального прогрессора (!) Льва Абалкина — потому что с какими целями он послан на Землю, не знает никто, в том числе и он сам. Лев — один из детей, чьи зародыши были найдены в таинственном инкубаторе на “безымянной планетке в системе ЕН9173”; герои полагают, что этот инкубатор сооружен Странниками. Таким образом, тема детей как Иного получает здесь новое развитие (об этом писала в своей книге о Стругацких Ивонна Хауэлл [Yvonne Howell]).

Почти в самом начале романа главный его герой, Максим Каммерер, предъявляет свое profession de foi, звучавшее довольно неожиданно из уст интеллигента в год советского вторжения в Афганистан:

…Надо самому пройти через сумерки морали, увидеть кое-что собственными глазами, как следует опалить собственную шкуру и накопить не один десяток тошных воспоминаний, чтобы понять наконец, и даже не просто понять, а вплавить в мировоззрение эту, некогда тривиальнейшую мысль: да, существуют на свете носители разума, которые гораздо, значительно хуже тебя, каким бы ты ни был… И вот только тогда ты обретаешь способность делить на чужих и своих, принимать мгновенные решения в острых ситуациях и научаешься смелости сначала действовать, а потом разбираться.

По-моему, в этом сама суть прогрессора: умение решительно разделить на своих и чужих. <…> И тут ничего не поделаешь. Приходится терпеть — и нам, и им. Потому что либо прогрессоры, либо нечего Земле соваться во внеземные дела…

Но по мере развития сюжета Стругацкие все сильнее отделяют себя от своего героя: именно представленная в этой реплике Каммерера идеология вражды, которую исповедует начальник Каммерера, руководитель КОМКОН-2 Рудольф Сикорски по прозвищу Экселенц, и приводит к тому, что Льва Абалкина убивают.

волны гасят ветерВ романе “Волны гасят ветер” (1985) носители “сверхцивилизации” оказываются уже не запредельными “мокрецами” или Странниками: это — люди, вышедшие на новую ступень эволюционного развития и называющие себя люденами (это самоназвание происходит, с одной стороны, от Homo ludens, с другой — это слово, как отмечает постаревший Каммерер, можно считать анаграммой слова “нелюдь”). Они в самом деле ludens, потому что играют с людьми с только им понятными целями.

Роман “Волны гасят ветер”, по сути, является “палинодией”, опровержением романа “Гадкие лебеди”. Идея прогрессорства переворачивается по принципу “А если бы тебя так?” Герои романа, все тот же Каммерер и подруга покойного Льва Абалкина Майя Глумова обсуждают вопрос, который в романе назван “гипотезой Бромберга”: если на Земле действуют прогрессоры значительно более развитых неземных рас, то в чем будут, скорее всего, состоять их действия? Ответ сформулировавшего этот вопрос персонажа по фамилии Бромберг таков: в результате деятельности таких прогрессоров человечество будет разделено на неравные части по неизвестному нам параметру, после чего меньшей части помогут развиться и она навсегда и сильно обгонит бо´льшую, и все это будет сделано совершенно чуждым нам, нечеловеческим разумом. Однако агентами этой сегрегации оказываются не инопланетяне, а люди, принципиально изменившие свою природу, — людены.

В 1980-е годы Стругацкие, согласно воспоминаниям Б.Н. Стругацкого, обсуждали тему, возможно, ожидающего человечество (даже в случае построения коммунизма) эволюционного тупика, но у романов “Жук в муравейнике” и “Волны гасят ветер” есть и еще один смысловой обертон: писатели предприняли ревизию своей же идеи влияния на общество с помощью локальной конспиративной деятельности.

Окончательно, по словам Б.Н. Стругацкого, их разочарование в идее прогрессорства должно было быть выражено в последнем романе цикла, который не был закончен из-за смерти А.Н. Стругацкого. В этом романе предполагалось описать существовавшую на планете Саракш Империю, состоящую из нескольких территорий в форме концентрических колец (очевидная аллюзия на организацию Дантова Ада): внешний круг — мир бандитов и нищих, основанный на праве силы, средний — мир обычного “буржуазного” существования, центр — мир прекрасной, возвышенной жизни, как при коммунизме. Из одного мира в другой попасть невозможно: за этим следит специальная полиция, и власти чуть ли не с рождения человека определяют, где он будет жить. Б. Стругацкий уподобил эти миры аду, чистилищу и раю, но не меньше эта Империя напоминает и Государство Платона, — только если ранняя пародия на Платона в “Понедельнике…” была победительно-иронической, то “ремейк” античного философа, созданный на рубеже 1990-х — мрачный и пронизанный страхом перед возможной реализацией этого кошмарного проекта, своего рода Телемской обители наизнанку29:

Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает… райскую жизнь, ничем не уступающую [будущей] земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: “А что, у вас разве мир устроен иначе?” И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой…

Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь:

— Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно нереализуемая на практике.

И, пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.

— Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, — говорит абориген. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом…

время учеников1По замыслу авторов эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или — приговор?..30

Как уже сказано, кроме идеи прогрессорства, большую роль в романах Стругацких — и в жизни Бориса Стругацкого, много лет руководившего семинаром молодых фантастов — играет педагогика. Педагогика, обучение детей, как мы видим, — едва ли не самая главная наука Мира Полудня. Фантасты, считающие себя учениками Стругацких, всячески это подчеркивают — например, выпустили трехтомную антологию своих произведений “Время учеников”. Из всего сказанного, очевидно, что внимание Стругацких к проблемам педагогики было в социальном смысле не случайной и не сугубо личной особенностью.

Начало

  1. О  «будущем»  в СССР: монополия власти.
  2. «Будущее» в советской фантастической литературе
  3. Эпоха «застоя»: борьба за «будущее» в искусстве и неофициальной  публицистике.
  4. Семинары Г.П. Щедровицкого – как мессианское пространство  и  реформаторский пафос преобразования действительности и  конструирование «будущего».
  5. «Будущее» в контексте идеологии прогрессорства
  6. Вестернизированные люди: футурология и идеи модернизации
  7. Применение деятельностного подхода к обществу: «гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”
  8. «Будущее»  в контексте идеологии социального проектирования и конструирования
  9. Библиография

 

Опубликовано в журнале:  НЛО» 2007, №88

_____________

Для философствующих конфликтологов

Конфлитология и конфликты