Яндекс.Метрика

Применение деятельностного подхода к обществу: «гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”

Применение деятельностного подхода к обществу: «гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”

Схема мыследеятельности
Схема мыследеятельности

Применение деятельностного подхода к обществу: «гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”.

 7.   Наиболее выразительное и наглядное “сращение” мифологии прогрессорства и идеи “тотального проектирования” по Щедровицкому представлено в статьях и публичных выступлениях политтехнолога Ефима Островского (р. 1968), который прошел с конца 1980-х по начало 2000-х длинную идейную эволюцию. Обучаясь на младших курсах Института стран Азии и Африки МГУ, он вступил в неформальную организацию “Социалистическая инициатива”, тогда же организовал “демократически-радикальную фракцию” в комсомольской организации МГУ, в 1989 году вошел в Московский комитет новых социалистов (его членами были Борис Кагарлицкий и иные, ставшие впоследствии известными, общественные и политические деятели), позже руководил частным экспертным фондом “Институт Развития” и политтехнологическими структурами, одна из которых — возглавляемая им гуманитарно-технологическая корпорация “ГОСТ” — действует и поныне. С 1993 года Островский руководил им же и организованными рекламными национал-патерналистскими кампаниями “Будь русским, покупай русское!” и “Будь русским, говори по-русски!”, которые предусматривали интерпретацию, соответственно, борьбы на рынке потребительских товаров и обсуждения современного состояния русского языка в категориях “холодной войны” и противостояния России и США (такую терминологию использовал сам Островский66) — и, при некоторых оговорках, в категориях программной ксенофобии. В начале 2000-х годов Ефим Островский работал советником Сергея Кириенко в бытность того полномочным представителем президента РФ в Поволжском административном округе. В настоящее время он является профессором Центра корпоративного предпринимательства в Москве.

В задачу этой статьи не входит полемика с философскими и политическими концепциями Е. Островского, хотя я полагаю, что их изучение необходимо по крайней мере потому, что они оказали прямое или косвенное влияние на взгляды части действующей российской политической элиты. Методологические (во всех смыслах этого слова) декларации Е. Островского обсуждаются здесь не с персонологической точки зрения и не в философском контексте, а как пример идеологического конструирования — то есть как социальный симптом.

Теория российского общества, созданная в работах Ефима Островского, представляет наиболее четкое, отрефлексированное выражение важнейшей черты российской политтехнологической мысли — интеллектуально-утопического социального конструктивизма, то есть представления, согласно которому 1) любое массовое социальное движение в современном мире является результатом целенаправленной деятельности небольшой группы людей и, наоборот, 2) небольшая и особым образом организованная группа политтехнологов может сформировать любые (или почти любые) тренды общественного развития и поэтому обязана в узком кругу выработать стратегию этого развития и затем осуществить ее с помощью разного рода социального манипулирования. Именно это мировоззрение заставило российских политтехнологов видеть в “цветных революциях” в Украине и в Грузии не выражение популярных умонастроений и не публичное политическое действие, но результат заговора, направляемого западными спецслужбами, и манипулирования большими массами людей.

Но в описанном представлении об обществе можно увидеть и развитие взглядов Г.П. Щедровицкого. Островский на Г.П. Щедровицкого ссылается редко, однако является постоянным соавтором политтехнолога и политолога Петра Щедровицкого — сына и ученика философа. Так, в середине 1990-х годов П. Щедровицкий и Островский в соавторстве написали программу внешнеполитического взаимодействия России со странами СНГ и живущими в них русскоязычными диаспорами67; известны и другие их совместные проекты. Еще одним постоянным соавтором П. Щедровицкого в эти годы был Сергей Чернышев.

В 1997 году Ефим Островский опубликовал небольшое эссе “111 строк о природе ресурсных зависимостей элиты”. В нем он объясняет сообществам методологов и политтехнологов (он использует собирательные названия “гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”), что прогрессорство и применение деятельностного подхода к обществу в России — одно и то же и заниматься этим совершенно необходимо. Словосочетание “деятельностный подход”, которое Г.П. Щедровицкий применял для определения сути своей работы, в эссе Островского используется, а слово “прогрессор” — нет, но соответствующая ему идея представлена в этом тексте в точном соответствии с ранними романами Стругацких: как утопическипрекрасная и законспирированная работа людей, в авральном порядке переделывающих окружающее их скверное, “неправильное” общество. Националистическая риторика статьи опрокинута в будущее: для того чтобы сделать Россию самой великой страной мира, ее менталитет нужно создать заново — с помощью волюнтаристских организационных мер, а решить эту задачу интеллектуально способны только “гуманитарные технологи”.

…У нас есть силы, чтобы учиться и действовать. Именно на нас лежит долг — отремонтировать парадигматические конструкции Страны с тем, чтобы она стала нашей. Мы отвергаем подход, свойственный политическим концептуалистам прошлого поколения и заключающийся в пассивном залоге норм их поведения. Долг и предназначение концептуальных элит — заставлять политические, экономические, хозяйственные элиты в критические моменты истории следовать должным и необходимым парадигмам. Концептуальные элиты должны принимать на себя все те рамки поведения, все те особенности образа поведения и образа жизни, которые накладывает на них такой подход.

Не могут — научим. Не хотят — заставим. Это — наш долг; это — вопрос чести. Это — залог существования Страны, которую добрые и сильные люди, говорящие по-русски, смогут назвать — Нашей68.

Островский заранее оценивает тех, кто с ним согласится, как “добрых и сильных людей”. Эта риторика, в которой нравственное поведение и следование определенным политическим идеалам уравнены изначально69, — косвенное свидетельство того, что эволюция Островского типологически совпадает с эволюцией некоторых учеников Стругацких — в первую очередь Вячеслава Рыбакова, который в соавторстве с востоковедом И. Алимовым участвовал в сочинении от имени вымышленного голландского прозаика Хольма ван Зайчика цикла романов “Плохих людей нет (Евразийская симфония)”, проникнутого изоляционистским антизападным пафосом. Изоляционизм Рыбакова также имеет этическую легитимацию, столь же произвольную, как и в эссе Островского: в романах “ван Зайчика” хорошими оказываются все, кроме агентов западного влияния.

“Русскость” как искусственный конструкт, разработанный в статьях Островского 1990-х годов, осмысляется им фактически как “точка тождества” (Л. Гинзбург), в которой личные ценности политтехнолога и любого иного интеллектуала-гуманитария могут, наконец, совпасть с идеологическими проектами власти и одновременно — с запросами, идущими от максимально широких кругов массового общества. Аналогичной “точкой тождества” для ранних Стругацких и для созданных ими прогрессоров был коммунистический проект. Благодаря “проектированию русскости” в выступлениях Островского и его единомышленников формируется идеология мобилизационного национализма, противостоящая как универсалистскому либерализму, так и архаизирующему национал-популизму, призывающему вернуться к тем или иным “истокам”, в диапазоне от советских до имперских или даже языческих.

Образ “прогрессора-методолога” в текстах Островского конца 1990-х и 2000-х окончательно превращается в образ политтехнолога. Важнейшей чертой творчества этого автора становится сочетание описанного выше социального конструктивизма с общим духом засекреченности и элитарности. В своем конструктивизме Островский является, пожалуй, наиболее радикальным из российских политтехнологов: так, 21 декабря 2006 года Островский прочитал в московском отеле “Holiday Inn” лекцию “Человек как инженерное сооружение? — Племя, телесность (корпорация), город”. Лекция стала седьмой в цикле ежегодных “предрождественских лекций”, которые Островский читает в различных отелях Москвы (Островский сообщил, что цикл рассчитан на восемь лекций — следовательно, последняя должна быть прочитана в конце декабря 2007 года). В этом выступлении Островский жестко увязывает идею создания нового субъекта с программой формирования новой политической элиты России, которая будет противостоять всевозможным “чуждым влияниям”, идущим из-за границы, и способствовать технологической модернизации страны. Таким образом, новый субъект в концепции Островского также является принципиально коллективистским и деперсонализированным, как и в работе Г.П. Щедровицкого. Но, с другой стороны, при всех возможных оговорках трудно не заметить перекличек этой программы и с мобилизационной идеологией технологического соревнования с США и вообще “Западом”, которая была выражена в выступлениях “технократического” крыла политической, научной (в первую очередь, связанной с ВПК) и культурной элиты конца 1970-х — начала 1980-х годов (наиболее известный представитель этого крыла в советской литературе — А.А. Проханов)70. Специфический элитизм Островского проявляется в том, что интересы политтехнологов он — на мой взгляд, демагогически — отождествляет с “интересами России”, а критику выработанного политтехнологами языка описания действительности — с проявлением международного антироссийского заговора:

Мы не можем не заметить, что несколько раз за ХХ век были осуществлены масштабнейшие программные воздействия на Россию, масштабнейшие кодирующие воздействия, и для того чтобы как-то теперь быть с этой тяжелой болезнью, этим вывихом… необходимо теперь овладеть техниками вправления этих вывихов. Необходимо вправлять культуру, вправлять язык. И потому наше внимание к этой теме, беря шире, к теме человека как инженерного сооружения… может очень по-разному оцениваться, но не может замалчиваться и выводиться за рамки обсуждения… публичного в том смысле, в котором мы говорим о публике как о тех, кто имеет общее дело. Иначе, точнее, дело, в силу своей публичности становящееся общим делом для всех его участников.

Вот в этой публике, среди тех, кто имеет общее дело и в этом смысле является телом сегодняшней республиканской формы правления, не обсуждать эту тему невозможно. Иначе мы попадем в положение, помните, известная история о том, что ружья кирпичом не чистят, иначе мы попадем в гигантское технологическое отставание, которое уже однажды очень резко проявилось в ходе так называемой “холодной войны”, и которое необходимо сегодня, смотрите, не догнать, а, воспользовавшись тем, что у нас есть огромный опыт последних нескольких десятков лет, положить новое направление, и на нем не столько обогнать, сколько опередить мир, или даже, если хотите, задать некоторый новый курс для мира в целом.

У нас есть для этого все возможности, и, на мой взгляд, та кутерьма, катавасия, та кампания постоянного давления на этот дискурс, на этот язык гуманитарных технологий, вот эта атака, которая производится постоянно на протяжении уже где-то, наверно, десяти лет, эта антироссийская атака — это одна из главных, ключевых операций против России71.

Средством демонстрации политической технологии как “знания-власти” являются регулярно возникающие в текстах Островского намеки на то, что часть его работы засекречена, потому что вся работа в целом предназначена для очень высокопоставленного адресата (или, например, потому, что некоторые его политологические выводы не подлежат публичному оглашению). Так, одна из работ Островского сопровождается авторским предисловием, напоминающим “публикационную историю” сочинений С. Платонова в изложении его “авторов-учеников”:

Этот текст представляет собой стратегическую записку. Не станем называть здесь ее адресата. Отметим лишь, что она его достигла. Отметим также, что этот материал наследует другой статье, написанной и частично опубликованной на рубеже веков72.

Конструирование позиции “тайного советника”, продолжавшееся на протяжении двадцати лет от раннего Чернышева до Островского, радикально расходится с представлениями о публичной миссии интеллектуала, сформированными в послевоенной Европе в значительной степени благодаря работам Ж.-П. Сартра, М. Фуко73 и П. Бурдье; в российской традиции аналогичные им (хотя и основанные на совершенно других философско-методологических принципах) представления были разработаны в 1970-е годы в сочинениях Н.Я. Эйдельмана и М.О. Чудаковой.

Братьев Стругацких Островский в своих выступлениях иногда цитирует, но еще важнее тот факт, что он регулярно выступает с лекциями на конгрессах российских фантастов (некоторые из таких собраний им же и организованы). Вместе с Островским минимум на одном из конгрессов выступал Олег Генисаретский (р. 1942) — близкий соратник Г.П. Щедровицкого, философ, специалист по эстетике и проблемам образования, так же, как и Островский, работавший в начале 2000-х годов в аппарате Сергея Кириенко74.

Причин обостренного внимания политтехнолога к фантастике, вероятно, несколько. С одной стороны, в верности взглядов Е. Островского проще всего убедить именно любителей фантастической литературы — ведь в ней сюжеты пересоздания человека и тайных заговоров являются типовыми. С другой, очевидно, Е. Островский понимает, что фантастическая литература — это действительно поле обсуждения различных вариантов общественного будущего75, и полагает, в соответствии со своими взглядами, что это будущее нужно не столько публично обсуждать, сколько программировать — следует только выработать “правильную” технологию письма. Так, в рамках одного из конгрессов фантастов России, ежегодно проходящего в Петербурге, была организована конференция на тему “Коммуникативные технологии будущего”. На ней состоялась дискуссия между Островским и писателем Евгением Лукиным, пересказанная в репортаже:

Начав с “тренинга социального предназначения”, [Островский] перешел к обращению к творческому сообществу, представленному на конференции. “Наше писательское сообщество больно синдромом гражданской войны, — сказал он. — Оно сформировалось в период борьбы с советским режимом и блестяще умеет разрушать социальные связи, которые держат общество. Но многие наши писатели больше ни на что не способны. Как партизанам из анекдота, им забыли сказать, что война кончилась, и они продолжают пускать под откос поезда. Уничтожать уже совсем другое государство, которое еще и не построено толком”. После чего Островский поделился своим видением того, как надо писать, чтобы достичь общего блага. И что надо делать, чтобы действительно повлиять на общество. “Похоже на соцреализм, — отметил Евгений Лукин, споря с докладчиком. — Почему советские писатели десятилетиями описывали светлое будущее, а американские выдавали апокалиптические видения — и тем не менее СССР уже нет, а Америка вполне существует?” Доклад вызвал бурную дискуссию, которую было решено продолжить на семинарах76.

Аналогичный взгляд на литературу Островский высказывал и в других своих публичных выступлениях. Например, обращаясь к прозаику Кириллу Еськову, задавшему вопрос на одной из его лекций, он заметил — кажется, всерьез: “…как вы, господа писатели, напишете, так и будет”77. Насколько можно судить, при всем конструктивизме и “деятельностном подходе” Г.П. Щедровицкого такое понимание литературы как пропагандистской “технологии” или “тренинга предназначения” — в духе, скажем, нейролингвистического программирования — в его работе представлено не было. Будем надеяться, что оно не получит широкого распространения и в современной России.

Начало

  1. О  «будущем»  в СССР: монополия власти.
  2. «Будущее» в советской фантастической литературе
  3. Эпоха «застоя»: борьба за «будущее» в искусстве и неофициальной  публицистике.
  4. Семинары Г.П. Щедровицкого – как мессианское пространство  и  реформаторский пафос преобразования действительности и  конструирование «будущего».
  5. «Будущее» в контексте идеологии прогрессорства
  6. Вестернизированные люди: футурология и идеи модернизации
  7. Применение деятельностного подхода к обществу: «гуманитарные технологи” и “концептуальная элита”
  8. «Будущее»  в контексте идеологии социального проектирования и конструирования
  9. Библиография

 

Опубликовано в журнале:  НЛО» 2007, №88

_____________

Для философствующих конфликтологов

Конфлитология и конфликты